Знаменитый адвокат и судебный оратор Федор Плевако был гордостью российской юриспруденции.
Но самое интересное в его биографии - это рождение и все перипетии, с ним связанные.
Отцом знаменитого адвоката Федора Плевако был дворянин Василий Плевак. А матерью - крепостная казашка. Родители не состояли в церковном браке, хотя у них было двое сыновей - Федор и Дормидонт.
С ударением на «О»
Дворянин Плевак детей не признал. И они числились незаконнорожденными. Будущий адвокат был поначалу Федором Никифоровичем Никифоровым (Никифор - это крестный его старшего брата). Потом, поступая в университет, Федор сменил фамилию на Плевак. А когда окончил университет, фамилия Плевак показалась ему неблагозвучной. И он прибавил к ней букву «о». Причем велел ставить ударение на последнем слоге - Плевако.
Человек с тремя фамилиями. Запутаться можно. Но ведь это и есть главная задача адвоката - запутать всех, чтобы никто ничего не понял и от недоумения оправдал подсудимого. Плевако так вошел в роль, что затеял путаницу и с собственными детьми. У него было два сына. От разных жен. И оба - Сергеи Федоровичи. И оба - адвокаты.
А дворянин Плевако хоть детей и не признал, но о них заботился. Федор окончил московскую гимназию и московский же университет (юридический факультет), окончил в 1864 году - том самом, когда в России провели судебную реформу и ввели суд присяжных.
Правда, присяжным поверенным, то есть адвокатом, Федор Плевако стал только через шесть лет. И довольно быстро добился всероссийской известности.
Как фамилия Гэллап стала синонимом соцопроса, так фамилия Плевако была в России синонимом адвоката. «Заказать гэллап», - говорят в некоторых странах. «Найму себе другого плеваку», - говорили у нас.
Федор Никифорович умел не только анализировать улики, но и поражать ораторским искусством. «Убедить, растрогать, умилостивить», - этими тремя вещами, по словам другого знаменитого юриста Анатолия Кони, Плевако владел в совершенстве.
А еще, видимо, находчивостью. Про его судебные выступления рассказывали столько историй, что уже не отличить правду от вымысла. От, так сказать, анекдотов.
Ведет, скажем, Плевако дело одного крестьянина, которого проститутка обвиняет в изнасиловании и требует, как говорится, компенсации морального ущерба. А крестьянин уверяет, что все было по обоюдному согласию.
- Хорошо, - говорит адвокат. - Можете присудить моего подзащитного к штрафу. Но в таком случае требую вычесть из этой суммы стоимость стирки простыни, которую истица запачкала своими туфлями.
- Неправда! - кричит проститутка. -Туфли я сняла.
Зал, конечно, в покатуху. Выходит, перед изнасилованием она предусмотрительно сняла туфли. Крестьянина оправдывают.
Любимчик столицы
Плевако был глубоко верующим человеком. В этом смысле ему повезло, что он адвокатствовал в Москве, где церквей - сорок сороков. Он любил порассуждать «от Евангелия», а московская публика любила послушать. Есть одна замечательная, хотя, скорее всего, апокрифическая история.
Защищает Плевако священника. Который чем-то там провинился. Вся речь Плевако уложилась в одно предложение:
- Вспомните, сколько грехов отпустил вам батюшка за свою жизнь, так неужели мы ему не отпустим один-единственный грех?
Священника оправдали.
Несмотря на религиозность, по молодости Плевако считался политически неблагонадежным. Его допрашивали по делу о «тайном юридическом обществе». Оно, дескать, должно было «знакомить студентов и вообще молодых людей с революционными идеями». Плевако попал под негласный надзор полиции. И с тех пор политики сторонился.
Да, он выступал защитником на процессах с политической подоплекой. По делу об избиении студентов мясниками с Охотного ряда. По делу о руководителях морозовской стачки. Он вообще часто защищал бедняков, причем бесплатно. Но в политических процессах в чистом виде - против каких-нибудь революционеров -не участвовал. Наверное, единственный из видных адвокатов того времени.
В 1905 году Плевако вступил в умеренную и благопристойную партию октябристов. Избрался в III Государственную думу.
В Думе Плевако разочаровал. Выдающийся судебный оратор, на думской трибуне он смотрелся убого и нес совершеннейшую ахинею. «Там, наверху, - вещал он, - роскошь царит и обжирается... Так заменим же песни о свободе песнями свободных рабочих, историей призванных воздвигнуть дворцы права и свободы в обновленной России!»
Коллеги по фракции удивленно пожимали плечами. То ли социал-демократ к ним затесался, то ли просто безумец. Впрочем, Плевако вскоре умер.
А меня очень смущают рассказы о нем. Например, такой. Защищает Плевако мужика, который убил свою жену.
- Господа присяжные заседатели! - говорит Плевако.
И больше ничего не говорит.
Через некоторое время опять:
- Господа присяжные заседатели!
И так - несколько раз.
Через 15 минут в зале поднимается страшный гул. Все беснуются, кричат о неуважении к суду.
- Вот так, - говорит Плевако. - Вы не выдержали 15 минут моего эксперимента. А каково было мужику 15 лет слушать попреки своей сварливой жены?!
И мужика оправдывают. Надеюсь, это анекдот. Если этак мужей оправдывать, то никаких жен не напасешься.
Очень быстро выяснилось, что Плевако может оправдать кого угодно. Заручиться его помощью — то же самое, что вытянуть счастливый билет в лотерее. В былые времена выступления в суде являлись для Плевако чем-то вроде допинга, но теперь он постарел, устал и в Варшаву ехал без особого энтузиазма. Родители корнета предложили ему очень хороший гонорар, да и случай обещал быть интересным… Вот только, как ни трудились его помощники, ясности это делу не добавляло. Плевако до сих пор не понимал, убил ли Бартенев Висновскую из ревности, или действовал под влиянием минутного порыва, в помрачении рассудка.
Адвокат переворачивал страницы в папке, вглядываясь в разборчивую секретарскую скоропись, и тут в дверь постучали. Он сказал: «Войдите!», рассчитывая увидеть проводника с подносом, но оказалось, что за дверью стоит невысокий седой господин в дорожном костюме.
— Мне сказали, что вы, Федор Никифорович, едете в этом же поезде, и я осмелился…
— Сердечно рад, дорогой князь!
Заходите, садитесь.
Паровоз мчался вперед, папка перекочевала на диван, ее место занял поднос, на котором стояла небольшая бутылка коньяка и лежали бутерброды с ветчиной, анчоусами и черной икрой. Федор Плевако и светлейший князь Грузинский неспешно вели беседу, вспоминая обстоятельства старого судебного дела, в свое время прошумевшего на всю Россию.
Семь лет назад князь Грузинский, прямой потомок последнего царя Грузии, богатый воронежский помещик, застрелил любовника своей жены Шмидта.
Он мог убить их, когда застал ночью в постели, но вместо этого упал в обморок. Мог вспылить, когда жена потребовала разделить имущество, но безропотно отдал ей половину родового имения. Когда у него выкрали дочерей и потребовали денег на их содержание, князь стерпел и это. Однако не смог промолчать, когда вернувший девочек Шмидт удержал у себя их вещи. Количество оскорблений перешло в качество, и князь не отправился за тридевять земель от имения в галантерейный магазин, а поехал к Шмидту, положив в карман револьвер. Когда Шмидт встретил его ругательствами и велел убираться, задыхающийся от ярости князь нажал на курок.
Спасти князя Грузинского было нельзя, браться за дело не стоило, но у Плевако имелась одна слабость — он не выносил, когда в беде оказывались дети.
Поговорив с князем Грузинским, Плевако представил трех перепуганных девочек, страдающих от недомолвок и косых взглядов прислуги, теряющихся, когда требовавший называть его папой доктор Шмидт именует настоящего отца «подлецом»… Он согласился его защищать, может быть, потому, что вспомнил собственное детство.
...То, что они с братом Дормидонтом незаконнорожденные, не такие, как все, что их отметили какой-то позорной печатью, Федор Плевако понял, когда им пришлось уйти из коммерческого училища — а ведь он так преуспел в арифметике, что его имя было занесено на «золотую» доску. На занятия братья больше не ходили, мать плакала, отец ходил чернее тучи. В конце концов он определил их в гимназию, но забыть эту историю в доме не могли.
Вскоре отец начал прихварывать, и Федору казалось, что пережитое ускорило его смерть. Он так и не уразумел, почему этот добрый, заботливый, души в них не чаявший человек так и не женился на его матери и выпустил их в жизнь с клеймом бастардов. Что тому причиной — дворянская спесь, а может, обещание, которое он когда-то дал своим родителям? В те годы Федя не ломал над этим голову, не задумывался и о том, кто такие его отец и мать. Своей родословной он занялся много позже, после смерти отца и брата.
Поступив в университет, Плевако начал одолевать мать расспросами, и она рассказала ему о том, что в детстве жила в богатой юрте, где стены были увешаны коврами и оружием. Родители не чаяли в ней души, но однажды ночью вокруг стойбища разразилась стрельба, на горизонте поднялось зарево, женщины причитали и плакали, мужчины схватились за оружие.
Во время бегства она выпала из арбы, и родители этого не заметили. Девочка брела по степи сама не зная куда, пока не вышла к большой реке, за которой виднелись бревенчатые дома и купола церквей. Выбившуюся из сил шестилетнюю кроху заметили женщины, полоскавшие на реке белье. Одна из них привела ее в большой дом, там ее накормили и переодели. В городе Троицке найденыш стала Екатериной Степановой. Ее спасительница работала прислугой в доме управляющего таможней, и Катя прожила там семь лет. До тех пор пока в Троицк не приехал молодой чиновник Василий Плевак.
В свое время Федор с братом так и не расспросили его, кем он был — поляком, литвином или белорусом, а теперь этого уже не узнать.
Отец рассказывал им, что родители, небогатые дворяне, отправили его из дома искать счастья с тридцатью рублями в кармане, и он прибился к местной таможне: помогал чиновникам, был на побегушках, за харчи переписывал бумаги, а потом получил первый классный чин и мало-помалу пошел в гору. Управляющий таможней приглядел Плевака в женихи засидевшейся в невестах дочке, но тому понравилась тринадцатилетняя Екатерина Степанова. Девочку отдали ему в прислуги, и он стал жить с ней как с невенчанной женой. Начальник Плевака рвал и метал, но сделать ничего не мог. Катя любила человека, забравшего ее к себе домой, но легко ли выносить косые взгляды, слышать за спиной насмешливый шепот, чувствовать себя содержанкой? О браке речь не заходила: Василий Плевак оставался господином, она — его служанкой.
И родив Федора, молодая мать впала в полнейшее отчаяние.
Представив, какая судьба ждет ее незаконнорожденного сына, она выбежала из дома и с младенцем на руках бросилась к обрыву, чтобы утопиться. Расхристанная обезумевшая женщина мчалась к реке и лоб в лоб столкнулась с немолодым приехавшим в город по своим делам казаком. На счастье Екатерины и ее сына он оказался бездетен.
Умный старик сразу понял, что стряслась какая-то беда. Он остановил ее, выяснил, в чем дело, и забрал ребенка. Казак пообещал усыновить его, любить и заботиться о нем, и Екатерина побрела домой. Через несколько минут на казака, везущего на телеге орущего младенца, наткнулся Василий Плевак. Незнакомец рассказал ему, что взял ребенка у безумной бабы, выбежавшей из дома экспедитора таможни.
Плевак вернулся с сыном на руках, приласкал и успокоил Екатерину, но о венчании так и не заговорил. Он дал мальчику свою фамилию, отчество «Никифорович» тот получил в честь слуги Никифора. Василий Плевак был к ним добр, перед смертью составил завещание в пользу Екатерины и своих сыновей, но Федор так его и не простил. Узнав о своем прошлом, он переиначил отцовскую фамилию Плевак на Плевако, и дело было не только в том, что новая казалась благозвучнее…
Паровоз гудел, за окнами темнело. Григорий Ильич Грузинский рассказывал Плевако о том, что его дочки подрастают, а бывшей жене приходится нелегко — с ней перестали общаться все родственники. Князь сидел, неловко сутулясь, близоруко щурил большие глаза. Говорил негромко, держался неуверенно, и Плевако думал о том, что добрые люди часто женятся на дурных женщинах.
Княгине и доктору Шмидту пришлось сильно потрудиться, чтобы такой мягкий человек взялся за оружие...
Тут князь завел речь о том, как он познакомился со своей неверной женой — его голос предательски подрагивал, было видно, что он все еще любит Ольгу. Будущая княгиня работала продавщицей в кондитерском магазине Трамблэ на Кузнецком мосту, и он влюбился, да так, что вскоре сделал предложение… Мать, женщина надменная и властная, чуть было его не прокляла. А Плевако неожиданно для себя самого рассказал князю Грузинскому о том, как он нашел свое счастье.
Девять лет назад в его контору обратилась красивая молодая женщина, староверка, забравшая пятерых детей и ушедшая от мужа, купца-миллионера, владельца текстильных мануфактур.
— Она пришла ко мне, чтобы начать бракоразводный процесс.
Замуж ее выдали в семнадцать лет, тогда ей сравнялось двадцать восемь, и она поняла, что не любит мужа. Тот нравен и упрям, да и у нее характер не сахар… А кончилось дело тем, что мы зажили одним домом.
— Так уж и не сахар?
— Мария Андреевна управляет всеми моими делами — и имением, и крахмальной фабрикой, которую я купил специально для нее, и шестью доходными домами на Новинском валу. Она и со всей нашей империей управилась бы.
— Но с бывшим мужем у нее ничего не получилось?
— Этот человек оказался слишком упрям даже для нее. Может, вы слышали про Василия Демидова? Ему принадлежит чуть ли не весь город Вязники, его называют «льняным королем» России. Когда он не заплатил городу какие-то взносы, дума приговорила его к позорному наказанию — месяц носить на одной ноге калошу, а на другой — штиблет. И он — миллионер, один из отцов города! — отходил так все тридцать дней.
С другой стороны, все обстояло не лучезарно: положение Марии Андреевны было сомнительным, и первое время друзья Плевако не приезжали к нему с женами — дамы не могли нанести визит женщине, живущей в грехе. Но это было еще полбеды – а вот как поступать с детьми?
Плевако по себе знал, каково приходится незаконнорожденному.
Своих детей от Марии Андреевны он записывал как подкидышей, подброшенных на крыльцо его особняка на Новинском валу, и тут же их усыновлял. Василий Васильевич Демидов был крепок, как дуб, судя по всему, собирался жить долго, и двусмысленная ситуация могла тянуться до тех пор, пока один из них не уйдет из этого мира. Плевако вдруг представил, как упрямый купец придет на его похороны, и загрустил. Князь тут же почувствовал, что настроение собеседника изменилось, и попытался развлечь Плевако: он заговорил о том, как блестяще тот защищал его в Острогожском окружном суде.
— Вы тогда совершили настоящее чудо, ваша речь была великолепна. Когда вы закончили, на глазах у некоторых присяжных были слезы.
Плевако отлично помнил ту свою речь.
Он предложил присяжным взглянуть на то, что происходило в имении Григория Ильича Грузинского, глазами человека, обманутого, обобранного и униженного женщиной, которой он верил безоговорочно, и ее любовником. А когда Плевако говорил об укоризненно смотревших в лицо своему потерявшему достоинство отцу детях, его голос начинал звенеть, и присяжные понимали, что речь идет о великой трагедии. Они решили, что князя вынудили к убийству и тот совершил его в состоянии аффекта. Суд полностью оправдал князя, на улицу он вышел свободным человеком. Плевако помнил, как после процесса князь нанес визит в его московский дом. Он так хорошо и просто держался, что после того как Григорий Ильич откланялся, Мария Андреевна вздохнула и сказала:
— Как я люблю, когда ты защищаешь хороших людей!
За окном совсем стемнело, бутылка почти опустела.
Пришла пора прощаться, и напоследок князь спросил, чего ради уважаемый Федор Никифорович едет в Варшаву. Услышав фамилию «Бартенев», он оживился и сказал, что, если верить газетам, несчастный офицер достоин снисхождения. Корнет уверяет, что он и Висновская решили вместе покончить с собой — ведь его родители не позволили им сочетаться браком. История ужасная, страшно представить, что сейчас должен чувствовать бедный Бартенев — его любимая мертва, а ему не хватило духу последовать за ней…
Они условились встретиться в Варшаве, князь обещал Плевако прийти в зал суда — послушать его речь. Когда за ним закрылась отделанная темным полированным деревом дверь купе, Плевако вновь взялся за свою папку.
Ну что ж, посмотрим, что за человек эта Мария Висновская.
Молодая женщина быстро выдвинулась на сцене, через несколько лет после дебюта уже играла главные роли. Большая слава, море поклонников, немало любовников… И, судя по всему, напрочь расстроенные нервы: ее знакомые уверяют, что Висновская очень переживала из-за того, что все еще не замужем. Она часто говорила о самоубийстве, держала при себе маленький револьвер и флакончик с ядом.
С ней все ясно — типичная юная декадентка с надломленной психикой и неясными жизненными целями. Бартенев же на первый взгляд кажется куда менее интересным: заурядный молодой офицерик, по уши влюбленный, до Висновской не знавший женщин из общества, замкнутый, необщительный, слегка косноязычный…
При этом очень настойчивый. Он преследует Висновскую, словно овод: ходит на премьеры, дарит букеты, часами просиживает в ее гостиной. Делает ей предложение, отправляясь в родительское имение, обещает просить у отца разрешение на брак, но не говорит ему ни слова. А Висновской сообщает, что отец отказал, и при этом ведет себя с ней как муж — требует примерного поведения, устраивает сцены ревности.
Ворочаясь на жестком диванчике, Плевако пытался представить последние, ставшие роковыми дни: чувства остыли, Висновская стала тяготиться этой связью и решила порвать с Бартеневым, собиралась уехать из города, а тот не мог ее отпустить, угрожал самоубийством. И она испугалась, назначила ему свидание в снятой корнетом квартире.
Там-то все и произошло… Но что именно — вот ведь в чем главный вопрос! Двойное самоубийство, у одного из участников которого в последнюю минуту отказали нервы? Или изощренно задуманное преступление?
Ему не нравилось, что Бартенев обманывал молодую женщину, приманивая ее браком, — ох, как же не хочется, чтобы он оказался негодяем! К пятидесяти годам Плевако начал уставать от оборотной стороны своей профессии: одно дело, когда ты, следуя не букве, но духу закона, спасаешь нечаянно оступившегося человека, и совсем иное, если перед тобой хладнокровный убийца.
В вокзальной сутолоке князь и Плевако потеряли друг друга. Адвоката встретил помощник и отвез в карете в гостиницу «Берлин». Там его уже ждала мать корнета Бартенева, ухоженная немолодая дама с заплаканными глазами.
Умыться с дороги она ему не дала — с ходу стала объяснять Плевако, как тот должен защищать ее сына:
— Эта женщина была самой настоящей развратницей, о количестве ее любовников в Варшаве до сих пор ходят легенды. Она охотилась за моим мальчиком, для того чтобы выйти за него замуж…
— А чего ради она хотела покончить с собой?
— Что значит «чего ради»? Висновская была сумасшедшей!
Плевако вежливо выпроводил из своего номера не в меру разошедшуюся клиентку, умылся и сел за работу.
В ночь перед процессом он долго не мог заснуть, ворочался и поправлял подушки, то и дело садился на постели, чтобы заново пересмотреть заметки. Под утро Плевако решил, что не скажет о Висновской ни одного дурного слова — к чему брать грех на душу, если обстоятельства дела до такой степени неясны? Речь пойдет о трагедии двух запутавшихся в своих отношениях молодых людей, бедных неоперившихся птенцах, слишком рано вылетевших на волю из родительского гнезда и погубленных жизнью. Так он не оскорбит ничьей памяти и не согрешит перед господом: в конце концов, дело адвоката — толковать любое сомнение в пользу своего подзащитного… Но как же он устал от того, что перед выступлениями в суде ему приходится успокаивать свою совесть! С этой мыслью Плевако наконец заснул и спал до тех пор, пока его не растолкал поднявшийся в номер помощник: внизу ждала карета, пора ехать на процесс.
А там, в зале суда, среди публики Плевако увидел пристроившегося в заднем ряду князя Грузинского.
Князь просидел в зале все время процесса: он слышал речь прокурора, выступления свидетелей и, разумеется, речь Плевако — блестящую, полную ума и огня, впоследствии не один раз переиздававшуюся.
На этот раз «всероссийский златоуст» превзошел самого себя — к концу его выступления многие из сидевших в зале женщин плакали, да и сам князь почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Плевако говорил о том, как два не похожих, разделенных судьбой и не способных свить общее гнездо человека на свою беду полюбили друг друга. Бартенев был неопытен и слаб, Мария Висновская его завораживала. А она, не раз обманувшаяся в любви, обладательница мятущейся души и расстроенных нервов, была одержима мыслью о смерти.
Молодой офицер стал игрушкой в ее руках и сделал то, что она ему приказала. Публика слушала Плевако как завороженная — перед глазами будто вставало объяснение влюбленных, когда они в последний раз были вместе и после ночи любви Висновская написала записку влиятельному другу, прося помочь ее матери, а потом накрыла лицо пропитанным хлороформом платком и велела корнету нажать на курок… Оправдать Бартенева суд не мог, но тот получил не самое строгое наказание — восемь лет каторги.
Плевако и князь Грузинский так и не встретились в Варшаве, но вновь столкнулись в вагоне-ресторане скорого московского поезда. Обрадовались друг другу, сели за столик у окна, заказали ужин, и князь поздравил Плевако с блестящей защитой.
Адвокат пожал плечами и сказал, что лучше помочь виновному, чем дать пропасть тому, кто не виноват, — Бартенев много выстрадал, искренне раскаивается, из этой истории он выйдет другим человеком. Тут до них донесся шумный разговор сидящей через два столика от них компании — молодые люди, судя по всему студенты, обсуждали процесс Бартенева и рассказывали друг другу анекдоты об адвокате Плевако.
— Вы блестяще провели защиту, я, как и остальная публика, был потрясен. Но прошел день, чары развеялись, и теперь я почти уверен в том, что Бартенев по собственной воле убил Висновскую.
Князь напомнил о разбросанных по комнате обрывках, из которых сложили предсмертные записки Висновской, и даже процитировал некоторые из них: «…Человек этот угрожал мне своей смертью — я пришла.
Живой он не даст мне уйти… Смерть эта не по моей воле… Боюсь… Дрожу!.. Это была ловушка...»
Суд покорили убедительность и страсть, с которыми говорил Плевако, продолжил Григорий Ильич Грузинский, но сами аргументы не были неоспоримыми. Висновская писала это, чтобы ее не приняли за самоубийцу? Но тогда она не положила бы на лицо платок с хлороформом. Корнет не собрал и не выкинул обрывки, потому что чувствовал себя невиновным? Он мог их не найти, мог не подумать об этом от растерянности — лет ему немного, и убивал Бартенев в первый раз…
Грузинский пункт за пунктом опровергал защиту Плевако, говорил, что тот блестяще придумал Бартенева и Висновскую, нафантазировал их отношения и обстоятельства смерти и убедил, загипнотизировал судей.Тот слушал его, улыбаясь в усы, а потом сказал:
— А помните ли, ваше сиятельство, несколько лет назад мне ведь тоже было нелегко убедить присяжных, что вы, князь, всегда носили с собой оружие. Надо ли было вам, дорогой мой, врываться в чужой дом через окно, выбив стекло? Зачем вы гнались за раненым? Да и в том, что в руках у Шмидта тоже был револьвер, я постарался убедить присяжных с ваших слов...
Князь с грустной улыбкой покивал головой и вздохнул.
— Дело адвоката — не месть, а защита, милейший Григорий Ильич. Тот, кто согрешил и раскаялся, чист перед богом и государством! — закончил Плевако.
Князь хотел было возразить, что Бартенев, судя по всему, раскаиваться не собирается, но промолчал, и они разошлись по своим купе. Плевако долго сидел на разобранной постели, глядя на разлитую за окном темноту. Он был глубоко верующим человеком, много лет состоял церковным старостой кремлевского Успенского собора, и, несмотря на внешнюю браваду, слова князя его поразили. Рано или поздно придется подводить итог прожитой жизни, и не ляжет ли на его душу камнем то, что он спасал виновных? После земной жизни будет и другая: как он взглянет в глаза Марии Висновской, случись им встретиться за гранью вечности?
Возможно, на самом деле она была совсем не такой, как он представил ее в суде… Да нет, все это вздор — у адвоката своя работа, он не должен думать о таких вещах! Но как же совместить это с тем, чему его в детстве учила мать: черное всегда остается черным, а порок должен быть наказан?
Как хорошо вернуться домой, туда, где тебя любят и ждут! Извозчик быстро привез Плевако на Новинский вал, сани промчались мимо принадлежавших ему доходных домов к небольшому двухэтажному особняку с кариатидами, а там уже был готов обед и кипел самовар. Подъезжая к парадному крыльцу своего дома, Плевако с бьющимся от нетерпения сердцем думал о том, выйдет ли навстречу жена и что она ему скажет.
Он не знал, что обвенчаться они смогут только через девять лет, после смерти законного мужа его подруги, и на свадьбе, одетая в белое кружевное платье, Мария Андреевна будет выглядеть моложе и красивее своих дочерей. А сам Федор Никифорович проживет после этого еще целых восемь лет — вполне достаточно, чтобы насладиться семейной жизнью.
Его родные и приемные дочери найдут себе хороших мужей, сыновья вырастут достойными людьми. Не пропадет и корнет Бартенев — император прочтет в газетах отчет о судебном процессе, заинтересуется речью Плевако и заменит каторгу разжалованием в солдаты.
Не знал Плевако и того, что сомнение, поселившееся в его сердце после вчерашнего разговора с князем Грузинским, будет расти и крепнуть и в конце концов помешает ему работать.
Он начнет дольше готовиться к выступлениям, а вот говорить станет куда хуже — к концу жизни знаменитый адвокат будет меньше выступать в суде...
Но пока что с крыльца ему улыбалась жена, а Федор Никифорович чувствовал себя совершенно счастливым.
Зигзаги судьбы..
Знаменитый адвокат и судебный оратор Федор Плевако был гордостью российской юриспруденции.
Но самое интересное в его биографии - это рождение и все перипетии, с ним связанные.
С ударением на «О»
Дворянин Плевак детей не признал. И они числились незаконнорожденными. Будущий адвокат был поначалу Федором Никифоровичем Никифоровым (Никифор - это крестный его старшего брата). Потом, поступая в университет, Федор сменил фамилию на Плевак. А когда окончил университет, фамилия Плевак показалась ему неблагозвучной. И он прибавил к ней букву «о». Причем велел ставить ударение на последнем слоге - Плевако.
Человек с тремя фамилиями. Запутаться можно. Но ведь это и есть главная задача адвоката - запутать всех, чтобы никто ничего не понял и от недоумения оправдал подсудимого. Плевако так вошел в роль, что затеял путаницу и с собственными детьми. У него было два сына. От разных жен. И оба - Сергеи Федоровичи. И оба - адвокаты.
Правда, присяжным поверенным, то есть адвокатом, Федор Плевако стал только через шесть лет. И довольно быстро добился всероссийской известности.
Как фамилия Гэллап стала синонимом соцопроса, так фамилия Плевако была в России синонимом адвоката. «Заказать гэллап», - говорят в некоторых странах. «Найму себе другого плеваку», - говорили у нас.
Федор Никифорович умел не только анализировать улики, но и поражать ораторским искусством. «Убедить, растрогать, умилостивить», - этими тремя вещами, по словам другого знаменитого юриста Анатолия Кони, Плевако владел в совершенстве.
А еще, видимо, находчивостью. Про его судебные выступления рассказывали столько историй, что уже не отличить правду от вымысла. От, так сказать, анекдотов.
Ведет, скажем, Плевако дело одного крестьянина, которого проститутка обвиняет в изнасиловании и требует, как говорится, компенсации морального ущерба. А крестьянин уверяет, что все было по обоюдному согласию.
- Хорошо, - говорит адвокат. - Можете присудить моего подзащитного к штрафу. Но в таком случае требую вычесть из этой суммы стоимость стирки простыни, которую истица запачкала своими туфлями.
- Неправда! - кричит проститутка. -Туфли я сняла.
Зал, конечно, в покатуху. Выходит, перед изнасилованием она предусмотрительно сняла туфли. Крестьянина оправдывают.
Плевако был глубоко верующим человеком. В этом смысле ему повезло, что он адвокатствовал в Москве, где церквей - сорок сороков. Он любил порассуждать «от Евангелия», а московская публика любила послушать. Есть одна замечательная, хотя, скорее всего, апокрифическая история.
Защищает Плевако священника. Который чем-то там провинился. Вся речь Плевако уложилась в одно предложение:
- Вспомните, сколько грехов отпустил вам батюшка за свою жизнь, так неужели мы ему не отпустим один-единственный грех?
Священника оправдали.
Несмотря на религиозность, по молодости Плевако считался политически неблагонадежным. Его допрашивали по делу о «тайном юридическом обществе». Оно, дескать, должно было «знакомить студентов и вообще молодых людей с революционными идеями». Плевако попал под негласный надзор полиции. И с тех пор политики сторонился.
Да, он выступал защитником на процессах с политической подоплекой. По делу об избиении студентов мясниками с Охотного ряда. По делу о руководителях морозовской стачки. Он вообще часто защищал бедняков, причем бесплатно. Но в политических процессах в чистом виде - против каких-нибудь революционеров -не участвовал. Наверное, единственный из видных адвокатов того времени.
В 1905 году Плевако вступил в умеренную и благопристойную партию октябристов. Избрался в III Государственную думу.
В Думе Плевако разочаровал. Выдающийся судебный оратор, на думской трибуне он смотрелся убого и нес совершеннейшую ахинею. «Там, наверху, - вещал он, - роскошь царит и обжирается... Так заменим же песни о свободе песнями свободных рабочих, историей призванных воздвигнуть дворцы права и свободы в обновленной России!»
А меня очень смущают рассказы о нем. Например, такой. Защищает Плевако мужика, который убил свою жену.
- Господа присяжные заседатели! - говорит Плевако.
И больше ничего не говорит.
Через некоторое время опять:
- Господа присяжные заседатели!
И так - несколько раз.
Через 15 минут в зале поднимается страшный гул. Все беснуются, кричат о неуважении к суду.
- Вот так, - говорит Плевако. - Вы не выдержали 15 минут моего эксперимента. А каково было мужику 15 лет слушать попреки своей сварливой жены?!
И мужика оправдывают. Надеюсь, это анекдот. Если этак мужей оправдывать, то никаких жен не напасешься.
Адвокат переворачивал страницы в папке, вглядываясь в разборчивую секретарскую скоропись, и тут в дверь постучали. Он сказал: «Войдите!», рассчитывая увидеть проводника с подносом, но оказалось, что за дверью стоит невысокий седой господин в дорожном костюме.
— Мне сказали, что вы, Федор Никифорович, едете в этом же поезде, и я осмелился…
— Сердечно рад, дорогой князь!
Заходите, садитесь.
Семь лет назад князь Грузинский, прямой потомок последнего царя Грузии, богатый воронежский помещик, застрелил любовника своей жены Шмидта.
Он мог убить их, когда застал ночью в постели, но вместо этого упал в обморок. Мог вспылить, когда жена потребовала разделить имущество, но безропотно отдал ей половину родового имения. Когда у него выкрали дочерей и потребовали денег на их содержание, князь стерпел и это. Однако не смог промолчать, когда вернувший девочек Шмидт удержал у себя их вещи. Количество оскорблений перешло в качество, и князь не отправился за тридевять земель от имения в галантерейный магазин, а поехал к Шмидту, положив в карман револьвер. Когда Шмидт встретил его ругательствами и велел убираться, задыхающийся от ярости князь нажал на курок.
Спасти князя Грузинского было нельзя, браться за дело не стоило, но у Плевако имелась одна слабость — он не выносил, когда в беде оказывались дети.
Поговорив с князем Грузинским, Плевако представил трех перепуганных девочек, страдающих от недомолвок и косых взглядов прислуги, теряющихся, когда требовавший называть его папой доктор Шмидт именует настоящего отца «подлецом»… Он согласился его защищать, может быть, потому, что вспомнил собственное детство.
Вскоре отец начал прихварывать, и Федору казалось, что пережитое ускорило его смерть. Он так и не уразумел, почему этот добрый, заботливый, души в них не чаявший человек так и не женился на его матери и выпустил их в жизнь с клеймом бастардов. Что тому причиной — дворянская спесь, а может, обещание, которое он когда-то дал своим родителям? В те годы Федя не ломал над этим голову, не задумывался и о том, кто такие его отец и мать. Своей родословной он занялся много позже, после смерти отца и брата.
Поступив в университет, Плевако начал одолевать мать расспросами, и она рассказала ему о том, что в детстве жила в богатой юрте, где стены были увешаны коврами и оружием. Родители не чаяли в ней души, но однажды ночью вокруг стойбища разразилась стрельба, на горизонте поднялось зарево, женщины причитали и плакали, мужчины схватились за оружие.
В свое время Федор с братом так и не расспросили его, кем он был — поляком, литвином или белорусом, а теперь этого уже не узнать.
Отец рассказывал им, что родители, небогатые дворяне, отправили его из дома искать счастья с тридцатью рублями в кармане, и он прибился к местной таможне: помогал чиновникам, был на побегушках, за харчи переписывал бумаги, а потом получил первый классный чин и мало-помалу пошел в гору. Управляющий таможней приглядел Плевака в женихи засидевшейся в невестах дочке, но тому понравилась тринадцатилетняя Екатерина Степанова. Девочку отдали ему в прислуги, и он стал жить с ней как с невенчанной женой. Начальник Плевака рвал и метал, но сделать ничего не мог. Катя любила человека, забравшего ее к себе домой, но легко ли выносить косые взгляды, слышать за спиной насмешливый шепот, чувствовать себя содержанкой? О браке речь не заходила: Василий Плевак оставался господином, она — его служанкой.
Представив, какая судьба ждет ее незаконнорожденного сына, она выбежала из дома и с младенцем на руках бросилась к обрыву, чтобы утопиться. Расхристанная обезумевшая женщина мчалась к реке и лоб в лоб столкнулась с немолодым приехавшим в город по своим делам казаком. На счастье Екатерины и ее сына он оказался бездетен.
Умный старик сразу понял, что стряслась какая-то беда. Он остановил ее, выяснил, в чем дело, и забрал ребенка. Казак пообещал усыновить его, любить и заботиться о нем, и Екатерина побрела домой. Через несколько минут на казака, везущего на телеге орущего младенца, наткнулся Василий Плевак. Незнакомец рассказал ему, что взял ребенка у безумной бабы, выбежавшей из дома экспедитора таможни.
Плевак вернулся с сыном на руках, приласкал и успокоил Екатерину, но о венчании так и не заговорил. Он дал мальчику свою фамилию, отчество «Никифорович» тот получил в честь слуги Никифора. Василий Плевак был к ним добр, перед смертью составил завещание в пользу Екатерины и своих сыновей, но Федор так его и не простил. Узнав о своем прошлом, он переиначил отцовскую фамилию Плевак на Плевако, и дело было не только в том, что новая казалась благозвучнее…
Паровоз гудел, за окнами темнело. Григорий Ильич Грузинский рассказывал Плевако о том, что его дочки подрастают, а бывшей жене приходится нелегко — с ней перестали общаться все родственники. Князь сидел, неловко сутулясь, близоруко щурил большие глаза. Говорил негромко, держался неуверенно, и Плевако думал о том, что добрые люди часто женятся на дурных женщинах.
Тут князь завел речь о том, как он познакомился со своей неверной женой — его голос предательски подрагивал, было видно, что он все еще любит Ольгу. Будущая княгиня работала продавщицей в кондитерском магазине Трамблэ на Кузнецком мосту, и он влюбился, да так, что вскоре сделал предложение… Мать, женщина надменная и властная, чуть было его не прокляла. А Плевако неожиданно для себя самого рассказал князю Грузинскому о том, как он нашел свое счастье.
Девять лет назад в его контору обратилась красивая молодая женщина, староверка, забравшая пятерых детей и ушедшая от мужа, купца-миллионера, владельца текстильных мануфактур.
— Она пришла ко мне, чтобы начать бракоразводный процесс.
Замуж ее выдали в семнадцать лет, тогда ей сравнялось двадцать восемь, и она поняла, что не любит мужа. Тот нравен и упрям, да и у нее характер не сахар… А кончилось дело тем, что мы зажили одним домом.
— Так уж и не сахар?
— Мария Андреевна управляет всеми моими делами — и имением, и крахмальной фабрикой, которую я купил специально для нее, и шестью доходными домами на Новинском валу. Она и со всей нашей империей управилась бы.
— Но с бывшим мужем у нее ничего не получилось?
— Этот человек оказался слишком упрям даже для нее. Может, вы слышали про Василия Демидова? Ему принадлежит чуть ли не весь город Вязники, его называют «льняным королем» России. Когда он не заплатил городу какие-то взносы, дума приговорила его к позорному наказанию — месяц носить на одной ноге калошу, а на другой — штиблет. И он — миллионер, один из отцов города! — отходил так все тридцать дней.
С другой стороны, все обстояло не лучезарно: положение Марии Андреевны было сомнительным, и первое время друзья Плевако не приезжали к нему с женами — дамы не могли нанести визит женщине, живущей в грехе. Но это было еще полбеды – а вот как поступать с детьми?
Плевако по себе знал, каково приходится незаконнорожденному.
Своих детей от Марии Андреевны он записывал как подкидышей, подброшенных на крыльцо его особняка на Новинском валу, и тут же их усыновлял. Василий Васильевич Демидов был крепок, как дуб, судя по всему, собирался жить долго, и двусмысленная ситуация могла тянуться до тех пор, пока один из них не уйдет из этого мира. Плевако вдруг представил, как упрямый купец придет на его похороны, и загрустил. Князь тут же почувствовал, что настроение собеседника изменилось, и попытался развлечь Плевако: он заговорил о том, как блестяще тот защищал его в Острогожском окружном суде.
— Вы тогда совершили настоящее чудо, ваша речь была великолепна. Когда вы закончили, на глазах у некоторых присяжных были слезы.
Плевако отлично помнил ту свою речь.
— Как я люблю, когда ты защищаешь хороших людей!
За окном совсем стемнело, бутылка почти опустела.
Пришла пора прощаться, и напоследок князь спросил, чего ради уважаемый Федор Никифорович едет в Варшаву. Услышав фамилию «Бартенев», он оживился и сказал, что, если верить газетам, несчастный офицер достоин снисхождения. Корнет уверяет, что он и Висновская решили вместе покончить с собой — ведь его родители не позволили им сочетаться браком. История ужасная, страшно представить, что сейчас должен чувствовать бедный Бартенев — его любимая мертва, а ему не хватило духу последовать за ней…
Они условились встретиться в Варшаве, князь обещал Плевако прийти в зал суда — послушать его речь. Когда за ним закрылась отделанная темным полированным деревом дверь купе, Плевако вновь взялся за свою папку.
Ну что ж, посмотрим, что за человек эта Мария Висновская.
Молодая женщина быстро выдвинулась на сцене, через несколько лет после дебюта уже играла главные роли. Большая слава, море поклонников, немало любовников… И, судя по всему, напрочь расстроенные нервы: ее знакомые уверяют, что Висновская очень переживала из-за того, что все еще не замужем. Она часто говорила о самоубийстве, держала при себе маленький револьвер и флакончик с ядом.
С ней все ясно — типичная юная декадентка с надломленной психикой и неясными жизненными целями. Бартенев же на первый взгляд кажется куда менее интересным: заурядный молодой офицерик, по уши влюбленный, до Висновской не знавший женщин из общества, замкнутый, необщительный, слегка косноязычный…
При этом очень настойчивый. Он преследует Висновскую, словно овод: ходит на премьеры, дарит букеты, часами просиживает в ее гостиной. Делает ей предложение, отправляясь в родительское имение, обещает просить у отца разрешение на брак, но не говорит ему ни слова. А Висновской сообщает, что отец отказал, и при этом ведет себя с ней как муж — требует примерного поведения, устраивает сцены ревности.
Там-то все и произошло… Но что именно — вот ведь в чем главный вопрос! Двойное самоубийство, у одного из участников которого в последнюю минуту отказали нервы? Или изощренно задуманное преступление?
Ему не нравилось, что Бартенев обманывал молодую женщину, приманивая ее браком, — ох, как же не хочется, чтобы он оказался негодяем! К пятидесяти годам Плевако начал уставать от оборотной стороны своей профессии: одно дело, когда ты, следуя не букве, но духу закона, спасаешь нечаянно оступившегося человека, и совсем иное, если перед тобой хладнокровный убийца.
В вокзальной сутолоке князь и Плевако потеряли друг друга. Адвоката встретил помощник и отвез в карете в гостиницу «Берлин». Там его уже ждала мать корнета Бартенева, ухоженная немолодая дама с заплаканными глазами.
— Эта женщина была самой настоящей развратницей, о количестве ее любовников в Варшаве до сих пор ходят легенды. Она охотилась за моим мальчиком, для того чтобы выйти за него замуж…
— А чего ради она хотела покончить с собой?
— Что значит «чего ради»? Висновская была сумасшедшей!
Плевако вежливо выпроводил из своего номера не в меру разошедшуюся клиентку, умылся и сел за работу.
В ночь перед процессом он долго не мог заснуть, ворочался и поправлял подушки, то и дело садился на постели, чтобы заново пересмотреть заметки.
Под утро Плевако решил, что не скажет о Висновской ни одного дурного слова — к чему брать грех на душу, если обстоятельства дела до такой степени неясны? Речь пойдет о трагедии двух запутавшихся в своих отношениях молодых людей, бедных неоперившихся птенцах, слишком рано вылетевших на волю из родительского гнезда и погубленных жизнью. Так он не оскорбит ничьей памяти и не согрешит перед господом: в конце концов, дело адвоката — толковать любое сомнение в пользу своего подзащитного… Но как же он устал от того, что перед выступлениями в суде ему приходится успокаивать свою совесть! С этой мыслью Плевако наконец заснул и спал до тех пор, пока его не растолкал поднявшийся в номер помощник: внизу ждала карета, пора ехать на процесс.
А там, в зале суда, среди публики Плевако увидел пристроившегося в заднем ряду князя Грузинского.
Князь просидел в зале все время процесса: он слышал речь прокурора, выступления свидетелей и, разумеется, речь Плевако — блестящую, полную ума и огня, впоследствии не один раз переиздававшуюся.
На этот раз «всероссийский златоуст» превзошел самого себя — к концу его выступления многие из сидевших в зале женщин плакали, да и сам князь почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Плевако говорил о том, как два не похожих, разделенных судьбой и не способных свить общее гнездо человека на свою беду полюбили друг друга. Бартенев был неопытен и слаб, Мария Висновская его завораживала. А она, не раз обманувшаяся в любви, обладательница мятущейся души и расстроенных нервов, была одержима мыслью о смерти.
Плевако и князь Грузинский так и не встретились в Варшаве, но вновь столкнулись в вагоне-ресторане скорого московского поезда. Обрадовались друг другу, сели за столик у окна, заказали ужин, и князь поздравил Плевако с блестящей защитой.
Адвокат пожал плечами и сказал, что лучше помочь виновному, чем дать пропасть тому, кто не виноват, — Бартенев много выстрадал, искренне раскаивается, из этой истории он выйдет другим человеком. Тут до них донесся шумный разговор сидящей через два столика от них компании — молодые люди, судя по всему студенты, обсуждали процесс Бартенева и рассказывали друг другу анекдоты об адвокате Плевако.
Князь напомнил о разбросанных по комнате обрывках, из которых сложили предсмертные записки Висновской, и даже процитировал некоторые из них: «…Человек этот угрожал мне своей смертью — я пришла.
Живой он не даст мне уйти… Смерть эта не по моей воле… Боюсь… Дрожу!.. Это была ловушка...»
Суд покорили убедительность и страсть, с которыми говорил Плевако, продолжил Григорий Ильич Грузинский, но сами аргументы не были неоспоримыми. Висновская писала это, чтобы ее не приняли за самоубийцу? Но тогда она не положила бы на лицо платок с хлороформом. Корнет не собрал и не выкинул обрывки, потому что чувствовал себя невиновным? Он мог их не найти, мог не подумать об этом от растерянности — лет ему немного, и убивал Бартенев в первый раз…
Грузинский пункт за пунктом опровергал защиту Плевако, говорил, что тот блестяще придумал Бартенева и Висновскую, нафантазировал их отношения и обстоятельства смерти и убедил, загипнотизировал судей.Тот слушал его, улыбаясь в усы, а потом сказал:
— А помните ли, ваше сиятельство, несколько лет назад мне ведь тоже было нелегко убедить присяжных, что вы, князь, всегда носили с собой оружие. Надо ли было вам, дорогой мой, врываться в чужой дом через окно, выбив стекло? Зачем вы гнались за раненым? Да и в том, что в руках у Шмидта тоже был револьвер, я постарался убедить присяжных с ваших слов...
Князь с грустной улыбкой покивал головой и вздохнул.
— Дело адвоката — не месть, а защита, милейший Григорий Ильич. Тот, кто согрешил и раскаялся, чист перед богом и государством! — закончил Плевако.
Князь хотел было возразить, что Бартенев, судя по всему, раскаиваться не собирается, но промолчал, и они разошлись по своим купе. Плевако долго сидел на разобранной постели, глядя на разлитую за окном темноту. Он был глубоко верующим человеком, много лет состоял церковным старостой кремлевского Успенского собора, и, несмотря на внешнюю браваду, слова князя его поразили. Рано или поздно придется подводить итог прожитой жизни, и не ляжет ли на его душу камнем то, что он спасал виновных? После земной жизни будет и другая: как он взглянет в глаза Марии Висновской, случись им встретиться за гранью вечности?
Возможно, на самом деле она была совсем не такой, как он представил ее в суде… Да нет, все это вздор — у адвоката своя работа, он не должен думать о таких вещах! Но как же совместить это с тем, чему его в детстве учила мать: черное всегда остается черным, а порок должен быть наказан?
Он не знал, что обвенчаться они смогут только через девять лет, после смерти законного мужа его подруги, и на свадьбе, одетая в белое кружевное платье, Мария Андреевна будет выглядеть моложе и красивее своих дочерей. А сам Федор Никифорович проживет после этого еще целых восемь лет — вполне достаточно, чтобы насладиться семейной жизнью.
Его родные и приемные дочери найдут себе хороших мужей, сыновья вырастут достойными людьми. Не пропадет и корнет Бартенев — император прочтет в газетах отчет о судебном процессе, заинтересуется речью Плевако и заменит каторгу разжалованием в солдаты.
Не знал Плевако и того, что сомнение, поселившееся в его сердце после вчерашнего разговора с князем Грузинским, будет расти и крепнуть и в конце концов помешает ему работать.
Он начнет дольше готовиться к выступлениям, а вот говорить станет куда хуже — к концу жизни знаменитый адвокат будет меньше выступать в суде...
Но пока что с крыльца ему улыбалась жена, а Федор Никифорович чувствовал себя совершенно счастливым.