Я купил его случайно, на толкучке. Просто назрел ремонт. Так бывает: ты живешь, не замечая, что твоему жилищу необходимо обновление. Но однажды утром, едва отогнав сон, вдруг понимаешь: нужен ремонт. И вот, взяв отпуск, начинаешь метаться по магазинам и рынкам в поисках необходимых вещей, именуемых в рекламе отделочными материалами. Ты выискиваешь их, упорно пытаясь совместить качество с доступной ценой. И вдруг среди всего этого пестрящего изобилия и суеты твой взгляд падает на что-то, и ты понимаешь, что это твоя вещь, что без нее послеремонтная квартира просто не станет тем уютным красивым уголком, к которому ты стремишься, и который уже живет в твоих мечтах.
В моем случае этим чем-то стало оно – зеркало. Я купил его сразу, не торгуясь, уже с первого мгновения не в силах отвести от него взгляда.
- Бери, бери, - увидев мой интерес, сразу засуетился и охотно стал предлагать продавец, большой бородатый мужик в толстом коричневом тулупе и черных валенках.
- Не прогадаешь! Вещь старинная. Еще прабабки моей. От сердца, можно сказать, отрываю, — для убедительности он прижал руку к груди.
- Что ж так? — спросил я.
Мужик несколько растерянно моргнул глазами и быстро объяснил:
- По нынешним временам деньги нужнее. Если б не нужда, ни за что бы не отдал...
- А сколько просишь? – вновь поинтересовался я.
- Да даром почти… пятьсот.
Я отсчитал необходимую сумму и бережно взял желаемое приобретение. Мужик, не считая, сунул деньги в карман и быстро скрылся в толпе.
Зеркало действительно притягивало своим каким-то теплым, как будто золотистым блеском. Потом, в «маршрутке» я осторожно прижимал его к себе, защищая не только блестящую поверхность, но и толстую резную раму из темного дерева, местами покрытую мелкими трещинками и царапинками – следами долгой и, видимо, бурной жизни зеркала. Но вот что интересно и сразу бросилось мне в глаза: сама зеркальная гладь, прохладная на ощупь, никак не походила на старинную, словно новое зеркало оправили в старую раму.
Наконец, я пришел домой и водрузил покупку в передней, напротив двери в спальню. Комната красиво отражалась в нем, свет от бра, преломляясь, тоже проникал в зазеркалный мир и возвращался оттуда тысячами лучей. Я долго не мог отойти от желанной покупки: зеркало не отпускало меня. Но, так или иначе, мне все же пришлось заняться делами.
Утром, проснувшись, я сразу подошел к зеркалу. Мое отражение мне не понравилось: мешки под глазами и бледноватый цвет лица говорили, скорее, о бессонной и бурной ночи, нежели о десяти часах полноценного сна. Но я не придал этому значения, отнеся все на счет вчерашних впечатлений от покупки.
- Ух, ты! – в восхищении замерла Ирка, моя сестра, забежавшая днем проведать отпускника-ремонтника, как она меня окрестила.
- Что, на старину потянуло? – Ирка принялась изучать зеркало, осторожно трогая отметины на раме.
Я очень дорожил ее мнением, зная, что, во-первых, она всегда честна в своих оценках, а во-вторых, в свои восемнадцать редко ошибается, и теперь терпеливо ждал – что она скажет.
- А знаешь, - Ирка, наконец, повернулась ко мне лицом и при этом смешно дернула курносым носом, - оно, по-моему, не такое уж старое. Ты чистил чем-нибудь?
- Нет, - покачал я головой,- протер влажной тряпкой и все.
- Ну, вот, - Ирка опять повернулась к зеркалу, - посмотри, как блестит, будто новое. А вот рама, наверное, старая. Халтура. Искусная халтура под старину, - заключила она и плюхнулась на диван.
Потом мы пили чай на кухне и болтали. Ирка рассказывала свои студенческие новости. Неожиданно ее лицо погрустнело.
- Ну, что стряслось? – спросил я, заранее зная, что сейчас сестричка попросит помощи старшего брата.
- Да, в общем, ничего… - Она пожала плечами и, помолчав, добавила: - скоро Новый Год.… У нас кое-что намечается. Но ты же знаешь родителей… меня, конечно же, не отпустят… - Вздохнув, она опять замолчала и опустила голову.
- Да. И, естественно, я как старший брат, должен опять просить за тебя! – с притворным недовольством проворчал я.
- Почему «опять»? – Ирка вытаращила на меня свои большие, по-кошачьи зеленые глаза.
- Почему это «опять»?! – возмущенно повторила она. – В прошлом году я, между прочим, встречала Новый Год дома. Да мне просто стыдно перед всеми…
Она обиженно отвернулась и всхлипнула, как мне показалось, притворно.
- Ну, ладно, ладно! – я, сдаваясь, поднял руки. – Я поговорю с мамой, открою ей, что ее дочь – не ребенок.
- С мамой?! – Ирка вновь оказалась недовольной. — С мамой я и сама могу.
Она вдруг вскочила с табуретки и принялась подлизываться, ероша мне волосы.
- Ивасик, милый, ты возьми на себя папу! Вы как мужчина с мужчиной лучше друг друга поймете. Ну, чего тебе стоит?… А я в воскресенье помогу тебе купить обои.
Еще немного для порядка поартачившись, я, как всегда, поддался ее уговорам.
- Ну, мне пора, - заторопилась сестричка, добившись своего. - У меня же еще «лента», а потом – в библиотеку.
В прихожей, натягивая вязаную шапочку перед новым зеркалом, она вдруг заметила:
- Странное оно какое-то… Не пойму что, но что-то в нем не так…
- Ага, глаза, наверное, уменьшает, рот кривит, - усмехнулся я.
- Опять ты со своими шуточками! А я серьезно говорю. Странное оно какое-то, будто и не зеркало, а окно… только чем-то блестящим закрыто…
- Ты еще напомни глупые истории про старинные зеркала и всякие там «потусторонности», в которые ты веришь, - снова пошутил я.
- А что, и напомню, – лицо Ирки и вправду было серьезным. - Между прочим, - заметила она, - нельзя покупать зеркало с рук.
- Конечно, конечно, это я уже слышал, - и улыбнувшись, помог Ирке надеть пальто. — Только, милая сестрица, если следовать твоим правилам, весь антикварный бизнес рассыплется, как карточный домик.
- А ты разве не знаешь, Иванушка-дурачок, - в Иркиных глазах вновь заплясали лукавые искорки, - что любой бизнес и существует благодаря вот таким доверчивым олухам, как ты? Ну, все, убегаю!
Она чмокнула меня в щеку и, на прощанье показав мне язык, скрылась за дверью.
- Жду в воскресенье! Ты обещала! – высунувшись в двери, прокричал я ей в след.
- Ладно! – долетел до меня ее хихикающий голос.
Проводив Ирку, я вернулся к делам – продолжил выкладывать кафельную плитку в ванной. В течение дня я то и дело вспоминал слова Ирки о зеркале, те ее мистические намеки, над которыми я сначала посмеялся. Постепенно я стал ловить себя на мысле, что, пожалуй, сестра была права, когда сравнила зеркало с окном, закрытым чем-то блестящим.
Время от времени я оставлял работу и подходил к зеркалу. Внимательно и напряженно я всматривался в золотистую гладь, как будто надеялся что-то разглядеть в ней, как будто мой взгляд мог проникнуть за пределы зеркальной поверхности и увидеть зазеркальное пространство.
Интересно, что делал я это против своего желания. Мне этого не хотелось, но снова и снова я возвращался к зеркалу. Оно манило меня и никак не хотело отпускать, словно у него была какая-то неизвестная мне цель. Усилием воли я отрывался от него, но едва принявшись за работу, вновь начинал ощущать его притяжение. А потом неожиданно появилось чувство, что за мной наблюдают.
В конце концов, я решил проверить обоснованность своих ощущений. Я принес из гостиной кресло, поместил его в передней, прямо напротив зеркала и, удобно устроившись в нем, стал пристально смотреть в зеркало. Конечно, это был взгляд на самого себя. Я блуждал по собственному лицу, останавливаясь то на одной, то на другой его черте так, как если бы я рассматривал другого человека. Ничто не показалось мне странным, необычным. Мое привычное лицо, то, которое не вызывало у меня особых восторгов, но вполне меня устраивало.
Не знаю, сколько прошло времени, мое внимание постепенно слабело, я уводил взгляд в сторону. Сумерки окутали комнату, сделав расплывчатыми очертания предметов. И лишь зеркало четко выделялось на стене. Внезапно я понял, что из него исходит какой-то необъяснимый синеватый свет, не яркий, но в то же время достаточно сильный. Он выходил из зеркала сплошным единым потоком и рассеивался на тысячи тонких лучей, напоминающих серебряные нити.
Не успел я попытаться как-то объяснить происхождение этого света, как вдруг заметил новые изменения в зеркале: гладкая ледяная поверхность сморщилась и неожиданно заплясала бликами, как вода, в которую бросили камень или тронули ее рукой. Моя комната и я сам уже не отражались в нем. Зеркало потемнело, однако синеватый свет продол-жал литься из него. А через мгновение зеркало опять стало светлеть. Тень, еще секунды назад заволакивавшая его, словно бы растворялась, и оно постепенно становилось абсо-лютно прозрачным. Да, да! Зеркальная металлическая поверхность вообще исчезла.
Показались какие-то расплывчатые очертания. Я точно понимал, что это не отражение моей комнаты. Эти очертания становились все отчетливее, как при проявлении фото-графии, когда на фотобумаге сначала проступают неясные пятна, а потом они приобретают конкретные формы и становятся чем-то знакомым и понятным.
Уже не было зеркала: на стене передо мною по-прежнему висела старинная рама и в ней, как в окне, была видна незнакомая мне комната. Сначала она была словно бы подер-нута туманом, но постепенно туман рассеялся, и я смог лучше рассмотреть внезапно открывшееся мне пространство.
Большую темную комнату освещал лишь слабый свет трех свечей, укрепленных на подсвечнике, стоявшем на маленьком круглом столике. Свечное пламя медленно колыха-лось, отбрасывая усталые блики. Слева от столика я разглядел глубокое кресло с высокой спинкой. В нем увидел женскую фигуру. Одетая в длинные светлые одежды, она сидела, откинув голову и положив тонкие кисти рук на подлокотники. Как ни старался, я не смог различить ее лица. Но у меня почему-то возникла твердая уверенность, что женщина спит. Вероятно, причиной тому была вся та отрешенность ее позы, в которой она предстала перед моим взором
Неожиданно фигура шевельнулась, и я, наконец, увидел ее лицо, обрамленное длинными вьющимися золотистыми волосами. Меня поразил его фарфорово-бледный цвет, и если бы женщина продолжала сидеть, не двигаясь, ее можно было бы принять за искусное изваяние талантливого скульптора. Словно некий Пигмалион, создав свою Галатею, облачил ее в призрачное платье, скрывшее от посторонних изящный стан.
Вдруг незнакомка поднялась с кресла и направилась в мою сторону. Нет, конечно, она не видела меня. Во всяком случае, ничто не говорило о том, что она тоже может меня видеть. Выражение ее лица взволновало меня. Какая-то неизбывная тоска, почти обреченность сквозила в его прекрасных чертах. Огромные темные глаза, словно две чаши, были до краев переполнены печалью, которая, казалось, вот-вот слезами выплеснется наружу и затопит собой все и вся. Эти глаза как будто молили о помощи. Но тщетно: их мольбу ви-дел лишь я, случайный наблюдатель из другого измерения.
Внезапно изображение, точнее – видение в раме, стало дрожать, легкая рябь пробежала по его поверхности. Я почувствовал – не увидел, а именно почувствовал, что оно ус-кользает от меня, удаляясь все дальше и дальше, а меня самого затягивает в какую-то неясную темноту. Некоторое время я пытался сопротивляться этому состоянию, напряженно вглядываясь в раму. Однако понял, что мои усилия напрасны и сдался, поплыл по течению своих ощущений, неожиданно отметив, что они мне приятны.
Что было потом – не помню. Очнулся я от слепящего солнечного света, ударившего мне в лицо, и с удивлением обнаружил, что сижу в кресле, стоящем перед зеркалом. За окном играло позднее зимнее утро, совсем непохожее на серый вчерашний день, почти по-весеннему светлое, с бодрящим морозным воздухом, который проникал в квартиру через открытую форточку.
Я лениво потянулся, разминая уставшие от неудобной позы шею и спину. Вспомнилось вчерашнее видение. Я опять уставился в зеркало, пытаясь понять: было, не было. Од-нако зеркало оставалось самым обыкновенным, как и сотни, тысячи его собратьев по всему миру. Все же это меня не успокоило, я подошел к стене, снял зеркало и принялся рас-сматривать его заднюю поверхность. Я и сам не знал, что ищу. Второе дно, потайное углубление, скрытое искусно подогнанной крышкой? Впрочем, это было не столь важно, главное – я хотел обнаружить хоть какую-нибудь странность. Но мое обследование ста-ринной вещи оказалось напрасным: я держал в руках обычное старинное зеркало в нор-мальной резной раме. Я вернул его на стену и стал убеждать себя в том, что все виденное мною вчера – не более чем сон, результат дневной усталости.
Прошло несколько дней. Неотвратимо приближался Новый год и – увы – окончание отпуска. Я, наконец, закончил ремонт. Но столь долгожданное обновление квартиры вопреки ожиданиям почему-то не радовало. Какая-то тревога поселилась внутри меня, неясная, непонятно откуда взявшаяся печаль то и дело накатывала темной волной и затопляла собой всего меня. Я ждал чего-то, но чего – не знал и сам. Это ожидание становилось все томительнее и усугубляло мое состояние.
Все это время по нескольку раз в день я смотрел на свое отражение в зеркале, и каж-дый раз ловил себя на том, что ищу встречи с другим лицом. Каждую ночь я видел во сне прекрасную незнакомку, она словно бы просила меня о чем-то, искала моей помощи. Но едва сон покидал меня, влекущий образ таял, как предрассветный туман. Я уверял себя, что причиной внезапного влечения стала связанная с зеркалом тайна незнакомки, если я разгадаю ее, то избавлюсь от своей тоски. Но как это сделать? Я вновь усаживался в крес-ло и вглядывался в зеркало. Но мои старания изо дня в день оказывались напрасными – оно не хотело пойти мне навстречу. И вот, когда мало-помалу состояние, очень напоми-нающее отчаяние, овладело мною, видение повторилось. Точнее, зеркало вновь показало мне незнакомку, но видение на этот раз было несколько иным.
Как и в первый раз, передо мною открылась та самая комната. Но теперь незнакомка стояла ко мне спиной, что-то держа в руках. Затем она положила эту вещицу на столик и опустилась на колени перед образами, время от времени вскидывая в мольбе руки. Я знал, что она что-то говорит, но из зазеркалья не доносилось ни звука. Мне очень хотелось по-нять ее, помочь хоть словом, но – увы – я для нее не существовал. Случайно я снова взглянул на тот предмет, который красавица держала в руках, а потом бережно опустила на столик. Это была фотография, сделанная в манере начала ХХ века. К сожалению, я не смог разглядеть подробностей, но понял, что это портрет военного. Можно было различить погоны, два ряда блестящих – явно металлических – пуговиц, фуражку с лаковым козырьком. Кроме того, вся поза, в которой находился изображенный, его подтянутость и даже некоторая напряженность указывали на его принадлежность к воинскому сословию. Как я ни старался, так и не смог четко разглядеть лица на портрете: слишком малого размера было фото и очень далеко оно находилось от края зеркальной рамы. Единственное, что удалось заметить точно – усы, небольшие и аккуратные.
На этот раз, наученный прошлой неудачей, я старался запомнить как можно больше элементов, открывшегося мне мира. Для чего мне это надо, я бы и сам, пожалуй, не смог объяснить, однако старался удержать в зрительной памяти мельчайшие детали увиденного. Мысль о фотоаппарате тогда почему-то не пришла в голову, хотя вполне мог бы вос-пользоваться своей нехитрой «мыльницей». Возможно, это было и к лучшему: неизвестно, как отреагировало бы зеркало на фотовспышку.
Вот мой взор остановился на пепельнице, стоявшей на том самом столике, куда незнакомка положила портрет. Я с удивлением обнаружил, что уже где-то видел точно такую же. При этом мог поклясться, что в прошлый раз пепельницы не было. Едва я начал вспоминать, где мог ее видеть, как видение вновь задрожало, подернувшись легкой рябью, и стало бледнеть, пока не исчезло совсем. Увы, и вторая встреча с незнакомкой не приоткрыла мне ее тайны. Зеркало упорно не желало расставаться со своим секретом.
***
Накануне праздника я заглянул к бабушке. Этот день выдался на редкость суматошным. Впрочем, чего еще можно было ожидать от первого рабочего дня после отпуска? Мало того, что с утра я сразу оказался «на ковре» у шефа, так еще в течение дня то и дело кто-то из сослуживцев бросал:
- Слушай, Рузаев, выглядишь ты…
И повисала пауза, во время которой сказавший это покачивал головой и, очевидно, подбирал подходящее слово, чтобы не обидеть меня излишней прямотой. Но так и не най-дя такового, коллега участливо спрашивал:
- Ты что, болел весь отпуск?
Поначалу я бодрился, отвечая «нет», бормотал что-то насчет ремонта. Но потом, видя, что мне не верят, стал соглашаться:
- Да, болел. Эпидемия гриппа не обошла и меня, бедного, испортила весь отпуск.
Меня похлопывали по плечу, сочувствовали. И только Светочка, секретарша шефа, страдательно закатив пушистые глазки, протяжно изрекла:
- Завидую, как я вам завидую, Иван Палыч!…
- Чему же? – не понял я.
- Да как же, - Светочка удивленно захлопала накрахмаленными ресницами и опять впала в мечтательный тон, - лежишь себе на диване… Мягкий плед, интересная книжка, видео.
Я не нашелся, чем ей возразить.
Наконец, выдержав все это, я очутился у бабушки, в ее уютной квартирке в серой «сталинке», мрачно возвышавшейся в самом неугомонном центре нашего города. Сколько я себя помнил, бабушкина квартира всегда была для меня островком, крошечным осколком какого-то другого мира, случайно, как по волшебству заброшенным в наш странный, куда-то вечно спешащий мир. В этом иномире я отдыхал от суеты и пестроты своего мира, моя душа как будто вновь возвращалась в детство. Пусть на миг, на мгновение, но я вновь ощущал себя ребенком, и вот это мгновение я не променял бы ни на какие сокровища вселенной.
Вот и сейчас, едва переступив порог бабушкиного дома, я с удовольствием почувствовал, как его покой буквально обволакивает меня, убаюкивая своей колыбельной тишиной.
Несмотря на преклонный возраст, моя бабуля оставалась человеком энергичным, жизнерадостным, и этим сильно напоминала свою внучку, мою сестру Ирку. Иногда мне даже казалось, что это и есть Ирка. Только через годы, немного поседевшая и помудревшая, но все так же неугомонно рвущаяся куда-то, любопытная до авантюризма и вечно что-то придумывающая.
Я не успел и словом обмолвиться, как бабушка отправилась на кухню, чтобы накормить «голодного ребенка», то есть меня, своими фирменными оладьями. Через минуту до меня долетели ворчание миксера и шипение кипящего на сковороде масла. Эти много-обещающие звуки сопровождались какими-то отдельными заунывными подвываниями: бабушка напевала свой любимый романс.
Пока она хлопотала на кухне, я прохаживался по большой гостиной, время от времени останавливаясь у книжных полок и трогая потертые корешки книг. Мое внимание привлек толстый, массивный альбом в выцветшем темновишневом кожаном переплете с золотым когда-то, а сейчас каким-то горчичным обрезом. Я выдернул его из ряда книг и стал торопливо перелистывать. Это был семейный альбом, точнее было бы сказать – родовой. С тисненых кремовых страниц на меня взирали мои незнакомые предки. Такие разные лица, но что-то неуловимое объединяло их. Странно, что никогда раньше я не видел этого альбома, хотя сотни раз обследовал бабушкины полки. Может, раньше альбом хранился в другом месте? Внезапно меня словно бы пронзило током: на одной из страниц был помещен тот самый снимок, который я видел в зеркале. Да, сомнений не было: это было именно фото из зазеркалья. Только теперь я мог точно рассмотреть лицо военного. Правильный крупный нос, аккуратные, небольшие усы над плотно сжатыми губами, мягкий, но в то же время строгий взгляд темных печальных глаз. Форма очень шла к фигуре изображенного, даже на плоскости снимка подчеркивая его высокий рост.
- Вчера у меня была Ирочка, - вывел меня из оцепенения голос бабушки, которая вошла в комнату, неся большое блюдо с дымящимися аппетитными оладьями. — Она говорит, ты совершенно погряз в ремонте и стал плохо выглядеть. Полагаю, она права… Ремонт тебе вредит.
- Да, да, - невнятно пробормотал я, не слушая, точнее, не вникая в ее слова.
- Да ты не слушаешь меня! Ладно, ладно… Тебе действительно ни к чему моя старушечья болтовня… Садись и кушай, - почти приказала бабушка.
- Извини, бабуля. - Я с трудом оторвался от альбома. - Ты что-то говорила о ремонте?
- Пустяки, - бабушка махнула рукой и присела на край дивана. Увидев в моих руках альбом, она оживилась.
- Где ты откопал его?
- Да я и не откапывал, - пожал я плечами и откусил сочный кусок оладушки, - на полке стоял.… А почему я его раньше не видел?
- Не видел? – бабушка грустно улыбнулась. – Не знаю,… наверное, не хотел увидеть. Знаешь, так бывает: пока не наступит определенный момент, мы не видим некоторых вещей.… Ну, просто мы не готовы увидеть их, - объяснила она серьезно, как будто речь шла о ком-то одушевленном, а не о простом старом альбоме.
- Да я и сама его нечасто смотрю, навевает грустные воспоминания, - после паузы добавила она.
- Бабуля, а кто вот этот военный? – решился я спросить, едва сдерживая себя, чтобы не обрушить на бабушку всю ту кучу вопросов, которая возникла у меня после просмотра альбома.
Мой вопрос неожиданно удивил бабушку.
- Вот те раз! – всплеснула она руками. – Это же прадед твой, мой отец.
Теперь настала моя очередь удивляться.
- То есть, как? – я от неожиданности забыл про оладьи и уставился на бабушку глупым взглядом. Признаюсь, у меня мелькнула мысль, что бабуля меня разыгрывает.
Но лицо бабушки было слишком серьезным для розыгрыша.
- Ах, ну да, отец, как я вижу, тебе не рассказывал, - пробормотала она, вновь погрустнела и, помолчав, печально заметила: - Никого сейчас прошлое не интересует… Да и правильно, наверное: прошлое лучше оставить нам, старикам…
Бабушка чуть дрожащей рукой поправила выбившуюся из прически седую прядь и нервно принялась протирать платочком очки.
- Мы никогда не делали тайны из этого… Впрочем, и рассказывать тоже не любили, - объяснила бабушка.- Да ты кушай, кушай, - видя мое замешательство, настойчиво предложила она.
- Спасибо, … но ты расскажи, разве Николай Ефимович нам не… тебе не… - я не успел договорить, бабушка перебила меня.
- Да, Николай Ефимович мне не отец, отчим и, следовательно, тебе – не кровный прадед.
Сказав это, она замолчала, как будто пожалела о сказанном. Горестная складка легла на губы, бабушка задумчиво смотрела перед собой, что-то вспоминая, потом продолжила:
- Давно это было.… Так давно, что мне порой, кажется, что вся эта история случилась не с моими родителями. Словно я видела ее в кино. А знаешь? – бабушка опять оживилась, - это и вправду могло быть в кино! Впрочем, жизнь иногда преподносит такое!…
Она снова замолчала. Я терпеливо ждал, не смея даже пошевелиться, чтобы не нарушить ход ее воспоминаний. Но она продолжала сидеть молча, зябко кутаясь в пуховый платок. Ажурное белое кружево удивительно шло к ее седине. Бабушка, несмотря на свои восемьдесят, была красива. Иногда, глядя на нее, я представлял, насколько же эффектной она была в молодости, если даже сейчас ее черты сохранили былое изящество, а глаза лучились живым светом.
- Ну, и что же произошло? — я решился нарушить молчание, видя, что бабушка не собирается продолжать рассказ.
- Что произошло? – бабушка задумчиво, изучающе посмотрела мне в глаза. – Ты действительно хочешь знать? Впрочем, что я говорю! Ты должен узнать.
С этими словами она встала с дивана, подошла к окну, отдернув занавеску, посмотрела на улицу, уже окутанную сумерками, и принялась рассказывать, медленно, словно подбирая слова.
Зеркало (начало)
Я купил его случайно, на толкучке. Просто назрел ремонт. Так бывает: ты живешь, не замечая, что твоему жилищу необходимо обновление. Но однажды утром, едва отогнав сон, вдруг понимаешь: нужен ремонт. И вот, взяв отпуск, начинаешь метаться по магазинам и рынкам в поисках необходимых вещей, именуемых в рекламе отделочными материалами. Ты выискиваешь их, упорно пытаясь совместить качество с доступной ценой. И вдруг среди всего этого пестрящего изобилия и суеты твой взгляд падает на что-то, и ты понимаешь, что это твоя вещь, что без нее послеремонтная квартира просто не станет тем уютным красивым уголком, к которому ты стремишься, и который уже живет в твоих мечтах.
В моем случае этим чем-то стало оно – зеркало. Я купил его сразу, не торгуясь, уже с первого мгновения не в силах отвести от него взгляда.
- Бери, бери, - увидев мой интерес, сразу засуетился и охотно стал предлагать продавец, большой бородатый мужик в толстом коричневом тулупе и черных валенках.
- Не прогадаешь! Вещь старинная. Еще прабабки моей. От сердца, можно сказать, отрываю, — для убедительности он прижал руку к груди.
- Что ж так? — спросил я.
Мужик несколько растерянно моргнул глазами и быстро объяснил:
- По нынешним временам деньги нужнее. Если б не нужда, ни за что бы не отдал...
- А сколько просишь? – вновь поинтересовался я.
- Да даром почти… пятьсот.
Я отсчитал необходимую сумму и бережно взял желаемое приобретение. Мужик, не считая, сунул деньги в карман и быстро скрылся в толпе.
Зеркало действительно притягивало своим каким-то теплым, как будто золотистым блеском. Потом, в «маршрутке» я осторожно прижимал его к себе, защищая не только блестящую поверхность, но и толстую резную раму из темного дерева, местами покрытую мелкими трещинками и царапинками – следами долгой и, видимо, бурной жизни зеркала. Но вот что интересно и сразу бросилось мне в глаза: сама зеркальная гладь, прохладная на ощупь, никак не походила на старинную, словно новое зеркало оправили в старую раму.
Наконец, я пришел домой и водрузил покупку в передней, напротив двери в спальню. Комната красиво отражалась в нем, свет от бра, преломляясь, тоже проникал в зазеркалный мир и возвращался оттуда тысячами лучей. Я долго не мог отойти от желанной покупки: зеркало не отпускало меня. Но, так или иначе, мне все же пришлось заняться делами.
Утром, проснувшись, я сразу подошел к зеркалу. Мое отражение мне не понравилось: мешки под глазами и бледноватый цвет лица говорили, скорее, о бессонной и бурной ночи, нежели о десяти часах полноценного сна. Но я не придал этому значения, отнеся все на счет вчерашних впечатлений от покупки.
- Ух, ты! – в восхищении замерла Ирка, моя сестра, забежавшая днем проведать отпускника-ремонтника, как она меня окрестила.
- Что, на старину потянуло? – Ирка принялась изучать зеркало, осторожно трогая отметины на раме.
Я очень дорожил ее мнением, зная, что, во-первых, она всегда честна в своих оценках, а во-вторых, в свои восемнадцать редко ошибается, и теперь терпеливо ждал – что она скажет.
- А знаешь, - Ирка, наконец, повернулась ко мне лицом и при этом смешно дернула курносым носом, - оно, по-моему, не такое уж старое. Ты чистил чем-нибудь?
- Нет, - покачал я головой,- протер влажной тряпкой и все.
- Ну, вот, - Ирка опять повернулась к зеркалу, - посмотри, как блестит, будто новое. А вот рама, наверное, старая. Халтура. Искусная халтура под старину, - заключила она и плюхнулась на диван.
Потом мы пили чай на кухне и болтали. Ирка рассказывала свои студенческие новости. Неожиданно ее лицо погрустнело.
- Ну, что стряслось? – спросил я, заранее зная, что сейчас сестричка попросит помощи старшего брата.
- Да, в общем, ничего… - Она пожала плечами и, помолчав, добавила: - скоро Новый Год.… У нас кое-что намечается. Но ты же знаешь родителей… меня, конечно же, не отпустят… - Вздохнув, она опять замолчала и опустила голову.
- Да. И, естественно, я как старший брат, должен опять просить за тебя! – с притворным недовольством проворчал я.
- Почему «опять»? – Ирка вытаращила на меня свои большие, по-кошачьи зеленые глаза.
- Почему это «опять»?! – возмущенно повторила она. – В прошлом году я, между прочим, встречала Новый Год дома. Да мне просто стыдно перед всеми…
Она обиженно отвернулась и всхлипнула, как мне показалось, притворно.
- Ну, ладно, ладно! – я, сдаваясь, поднял руки. – Я поговорю с мамой, открою ей, что ее дочь – не ребенок.
- С мамой?! – Ирка вновь оказалась недовольной. — С мамой я и сама могу.
Она вдруг вскочила с табуретки и принялась подлизываться, ероша мне волосы.
- Ивасик, милый, ты возьми на себя папу! Вы как мужчина с мужчиной лучше друг друга поймете. Ну, чего тебе стоит?… А я в воскресенье помогу тебе купить обои.
Еще немного для порядка поартачившись, я, как всегда, поддался ее уговорам.
- Ну, мне пора, - заторопилась сестричка, добившись своего. - У меня же еще «лента», а потом – в библиотеку.
В прихожей, натягивая вязаную шапочку перед новым зеркалом, она вдруг заметила:
- Странное оно какое-то… Не пойму что, но что-то в нем не так…
- Ага, глаза, наверное, уменьшает, рот кривит, - усмехнулся я.
- Опять ты со своими шуточками! А я серьезно говорю. Странное оно какое-то, будто и не зеркало, а окно… только чем-то блестящим закрыто…
- Ты еще напомни глупые истории про старинные зеркала и всякие там «потусторонности», в которые ты веришь, - снова пошутил я.
- А что, и напомню, – лицо Ирки и вправду было серьезным. - Между прочим, - заметила она, - нельзя покупать зеркало с рук.
- Конечно, конечно, это я уже слышал, - и улыбнувшись, помог Ирке надеть пальто. — Только, милая сестрица, если следовать твоим правилам, весь антикварный бизнес рассыплется, как карточный домик.
- А ты разве не знаешь, Иванушка-дурачок, - в Иркиных глазах вновь заплясали лукавые искорки, - что любой бизнес и существует благодаря вот таким доверчивым олухам, как ты? Ну, все, убегаю!
Она чмокнула меня в щеку и, на прощанье показав мне язык, скрылась за дверью.
- Жду в воскресенье! Ты обещала! – высунувшись в двери, прокричал я ей в след.
- Ладно! – долетел до меня ее хихикающий голос.
Проводив Ирку, я вернулся к делам – продолжил выкладывать кафельную плитку в ванной. В течение дня я то и дело вспоминал слова Ирки о зеркале, те ее мистические намеки, над которыми я сначала посмеялся. Постепенно я стал ловить себя на мысле, что, пожалуй, сестра была права, когда сравнила зеркало с окном, закрытым чем-то блестящим.
Время от времени я оставлял работу и подходил к зеркалу. Внимательно и напряженно я всматривался в золотистую гладь, как будто надеялся что-то разглядеть в ней, как будто мой взгляд мог проникнуть за пределы зеркальной поверхности и увидеть зазеркальное пространство.
Интересно, что делал я это против своего желания. Мне этого не хотелось, но снова и снова я возвращался к зеркалу. Оно манило меня и никак не хотело отпускать, словно у него была какая-то неизвестная мне цель. Усилием воли я отрывался от него, но едва принявшись за работу, вновь начинал ощущать его притяжение. А потом неожиданно появилось чувство, что за мной наблюдают.
В конце концов, я решил проверить обоснованность своих ощущений. Я принес из гостиной кресло, поместил его в передней, прямо напротив зеркала и, удобно устроившись в нем, стал пристально смотреть в зеркало. Конечно, это был взгляд на самого себя. Я блуждал по собственному лицу, останавливаясь то на одной, то на другой его черте так, как если бы я рассматривал другого человека. Ничто не показалось мне странным, необычным. Мое привычное лицо, то, которое не вызывало у меня особых восторгов, но вполне меня устраивало.
Не знаю, сколько прошло времени, мое внимание постепенно слабело, я уводил взгляд в сторону. Сумерки окутали комнату, сделав расплывчатыми очертания предметов. И лишь зеркало четко выделялось на стене. Внезапно я понял, что из него исходит какой-то необъяснимый синеватый свет, не яркий, но в то же время достаточно сильный. Он выходил из зеркала сплошным единым потоком и рассеивался на тысячи тонких лучей, напоминающих серебряные нити.
Не успел я попытаться как-то объяснить происхождение этого света, как вдруг заметил новые изменения в зеркале: гладкая ледяная поверхность сморщилась и неожиданно заплясала бликами, как вода, в которую бросили камень или тронули ее рукой. Моя комната и я сам уже не отражались в нем. Зеркало потемнело, однако синеватый свет продол-жал литься из него. А через мгновение зеркало опять стало светлеть. Тень, еще секунды назад заволакивавшая его, словно бы растворялась, и оно постепенно становилось абсо-лютно прозрачным. Да, да! Зеркальная металлическая поверхность вообще исчезла.
Показались какие-то расплывчатые очертания. Я точно понимал, что это не отражение моей комнаты. Эти очертания становились все отчетливее, как при проявлении фото-графии, когда на фотобумаге сначала проступают неясные пятна, а потом они приобретают конкретные формы и становятся чем-то знакомым и понятным.
Уже не было зеркала: на стене передо мною по-прежнему висела старинная рама и в ней, как в окне, была видна незнакомая мне комната. Сначала она была словно бы подер-нута туманом, но постепенно туман рассеялся, и я смог лучше рассмотреть внезапно открывшееся мне пространство.
Большую темную комнату освещал лишь слабый свет трех свечей, укрепленных на подсвечнике, стоявшем на маленьком круглом столике. Свечное пламя медленно колыха-лось, отбрасывая усталые блики. Слева от столика я разглядел глубокое кресло с высокой спинкой. В нем увидел женскую фигуру. Одетая в длинные светлые одежды, она сидела, откинув голову и положив тонкие кисти рук на подлокотники. Как ни старался, я не смог различить ее лица. Но у меня почему-то возникла твердая уверенность, что женщина спит. Вероятно, причиной тому была вся та отрешенность ее позы, в которой она предстала перед моим взором
Неожиданно фигура шевельнулась, и я, наконец, увидел ее лицо, обрамленное длинными вьющимися золотистыми волосами. Меня поразил его фарфорово-бледный цвет, и если бы женщина продолжала сидеть, не двигаясь, ее можно было бы принять за искусное изваяние талантливого скульптора. Словно некий Пигмалион, создав свою Галатею, облачил ее в призрачное платье, скрывшее от посторонних изящный стан.
Вдруг незнакомка поднялась с кресла и направилась в мою сторону. Нет, конечно, она не видела меня. Во всяком случае, ничто не говорило о том, что она тоже может меня видеть. Выражение ее лица взволновало меня. Какая-то неизбывная тоска, почти обреченность сквозила в его прекрасных чертах. Огромные темные глаза, словно две чаши, были до краев переполнены печалью, которая, казалось, вот-вот слезами выплеснется наружу и затопит собой все и вся. Эти глаза как будто молили о помощи. Но тщетно: их мольбу ви-дел лишь я, случайный наблюдатель из другого измерения.
Внезапно изображение, точнее – видение в раме, стало дрожать, легкая рябь пробежала по его поверхности. Я почувствовал – не увидел, а именно почувствовал, что оно ус-кользает от меня, удаляясь все дальше и дальше, а меня самого затягивает в какую-то неясную темноту. Некоторое время я пытался сопротивляться этому состоянию, напряженно вглядываясь в раму. Однако понял, что мои усилия напрасны и сдался, поплыл по течению своих ощущений, неожиданно отметив, что они мне приятны.
Что было потом – не помню. Очнулся я от слепящего солнечного света, ударившего мне в лицо, и с удивлением обнаружил, что сижу в кресле, стоящем перед зеркалом. За окном играло позднее зимнее утро, совсем непохожее на серый вчерашний день, почти по-весеннему светлое, с бодрящим морозным воздухом, который проникал в квартиру через открытую форточку.
Я лениво потянулся, разминая уставшие от неудобной позы шею и спину. Вспомнилось вчерашнее видение. Я опять уставился в зеркало, пытаясь понять: было, не было. Од-нако зеркало оставалось самым обыкновенным, как и сотни, тысячи его собратьев по всему миру. Все же это меня не успокоило, я подошел к стене, снял зеркало и принялся рас-сматривать его заднюю поверхность. Я и сам не знал, что ищу. Второе дно, потайное углубление, скрытое искусно подогнанной крышкой? Впрочем, это было не столь важно, главное – я хотел обнаружить хоть какую-нибудь странность. Но мое обследование ста-ринной вещи оказалось напрасным: я держал в руках обычное старинное зеркало в нор-мальной резной раме. Я вернул его на стену и стал убеждать себя в том, что все виденное мною вчера – не более чем сон, результат дневной усталости.
Прошло несколько дней. Неотвратимо приближался Новый год и – увы – окончание отпуска. Я, наконец, закончил ремонт. Но столь долгожданное обновление квартиры вопреки ожиданиям почему-то не радовало. Какая-то тревога поселилась внутри меня, неясная, непонятно откуда взявшаяся печаль то и дело накатывала темной волной и затопляла собой всего меня. Я ждал чего-то, но чего – не знал и сам. Это ожидание становилось все томительнее и усугубляло мое состояние.
Все это время по нескольку раз в день я смотрел на свое отражение в зеркале, и каж-дый раз ловил себя на том, что ищу встречи с другим лицом. Каждую ночь я видел во сне прекрасную незнакомку, она словно бы просила меня о чем-то, искала моей помощи. Но едва сон покидал меня, влекущий образ таял, как предрассветный туман. Я уверял себя, что причиной внезапного влечения стала связанная с зеркалом тайна незнакомки, если я разгадаю ее, то избавлюсь от своей тоски. Но как это сделать? Я вновь усаживался в крес-ло и вглядывался в зеркало. Но мои старания изо дня в день оказывались напрасными – оно не хотело пойти мне навстречу. И вот, когда мало-помалу состояние, очень напоми-нающее отчаяние, овладело мною, видение повторилось. Точнее, зеркало вновь показало мне незнакомку, но видение на этот раз было несколько иным.
Как и в первый раз, передо мною открылась та самая комната. Но теперь незнакомка стояла ко мне спиной, что-то держа в руках. Затем она положила эту вещицу на столик и опустилась на колени перед образами, время от времени вскидывая в мольбе руки. Я знал, что она что-то говорит, но из зазеркалья не доносилось ни звука. Мне очень хотелось по-нять ее, помочь хоть словом, но – увы – я для нее не существовал. Случайно я снова взглянул на тот предмет, который красавица держала в руках, а потом бережно опустила на столик. Это была фотография, сделанная в манере начала ХХ века. К сожалению, я не смог разглядеть подробностей, но понял, что это портрет военного. Можно было различить погоны, два ряда блестящих – явно металлических – пуговиц, фуражку с лаковым козырьком. Кроме того, вся поза, в которой находился изображенный, его подтянутость и даже некоторая напряженность указывали на его принадлежность к воинскому сословию. Как я ни старался, так и не смог четко разглядеть лица на портрете: слишком малого размера было фото и очень далеко оно находилось от края зеркальной рамы. Единственное, что удалось заметить точно – усы, небольшие и аккуратные.
На этот раз, наученный прошлой неудачей, я старался запомнить как можно больше элементов, открывшегося мне мира. Для чего мне это надо, я бы и сам, пожалуй, не смог объяснить, однако старался удержать в зрительной памяти мельчайшие детали увиденного. Мысль о фотоаппарате тогда почему-то не пришла в голову, хотя вполне мог бы вос-пользоваться своей нехитрой «мыльницей». Возможно, это было и к лучшему: неизвестно, как отреагировало бы зеркало на фотовспышку.
Вот мой взор остановился на пепельнице, стоявшей на том самом столике, куда незнакомка положила портрет. Я с удивлением обнаружил, что уже где-то видел точно такую же. При этом мог поклясться, что в прошлый раз пепельницы не было. Едва я начал вспоминать, где мог ее видеть, как видение вновь задрожало, подернувшись легкой рябью, и стало бледнеть, пока не исчезло совсем. Увы, и вторая встреча с незнакомкой не приоткрыла мне ее тайны. Зеркало упорно не желало расставаться со своим секретом.
***
Накануне праздника я заглянул к бабушке. Этот день выдался на редкость суматошным. Впрочем, чего еще можно было ожидать от первого рабочего дня после отпуска? Мало того, что с утра я сразу оказался «на ковре» у шефа, так еще в течение дня то и дело кто-то из сослуживцев бросал:
- Слушай, Рузаев, выглядишь ты…
И повисала пауза, во время которой сказавший это покачивал головой и, очевидно, подбирал подходящее слово, чтобы не обидеть меня излишней прямотой. Но так и не най-дя такового, коллега участливо спрашивал:
- Ты что, болел весь отпуск?
Поначалу я бодрился, отвечая «нет», бормотал что-то насчет ремонта. Но потом, видя, что мне не верят, стал соглашаться:
- Да, болел. Эпидемия гриппа не обошла и меня, бедного, испортила весь отпуск.
Меня похлопывали по плечу, сочувствовали. И только Светочка, секретарша шефа, страдательно закатив пушистые глазки, протяжно изрекла:
- Завидую, как я вам завидую, Иван Палыч!…
- Чему же? – не понял я.
- Да как же, - Светочка удивленно захлопала накрахмаленными ресницами и опять впала в мечтательный тон, - лежишь себе на диване… Мягкий плед, интересная книжка, видео.
Я не нашелся, чем ей возразить.
Наконец, выдержав все это, я очутился у бабушки, в ее уютной квартирке в серой «сталинке», мрачно возвышавшейся в самом неугомонном центре нашего города. Сколько я себя помнил, бабушкина квартира всегда была для меня островком, крошечным осколком какого-то другого мира, случайно, как по волшебству заброшенным в наш странный, куда-то вечно спешащий мир. В этом иномире я отдыхал от суеты и пестроты своего мира, моя душа как будто вновь возвращалась в детство. Пусть на миг, на мгновение, но я вновь ощущал себя ребенком, и вот это мгновение я не променял бы ни на какие сокровища вселенной.
Вот и сейчас, едва переступив порог бабушкиного дома, я с удовольствием почувствовал, как его покой буквально обволакивает меня, убаюкивая своей колыбельной тишиной.
Несмотря на преклонный возраст, моя бабуля оставалась человеком энергичным, жизнерадостным, и этим сильно напоминала свою внучку, мою сестру Ирку. Иногда мне даже казалось, что это и есть Ирка. Только через годы, немного поседевшая и помудревшая, но все так же неугомонно рвущаяся куда-то, любопытная до авантюризма и вечно что-то придумывающая.
Я не успел и словом обмолвиться, как бабушка отправилась на кухню, чтобы накормить «голодного ребенка», то есть меня, своими фирменными оладьями. Через минуту до меня долетели ворчание миксера и шипение кипящего на сковороде масла. Эти много-обещающие звуки сопровождались какими-то отдельными заунывными подвываниями: бабушка напевала свой любимый романс.
Пока она хлопотала на кухне, я прохаживался по большой гостиной, время от времени останавливаясь у книжных полок и трогая потертые корешки книг. Мое внимание привлек толстый, массивный альбом в выцветшем темновишневом кожаном переплете с золотым когда-то, а сейчас каким-то горчичным обрезом. Я выдернул его из ряда книг и стал торопливо перелистывать. Это был семейный альбом, точнее было бы сказать – родовой. С тисненых кремовых страниц на меня взирали мои незнакомые предки. Такие разные лица, но что-то неуловимое объединяло их. Странно, что никогда раньше я не видел этого альбома, хотя сотни раз обследовал бабушкины полки. Может, раньше альбом хранился в другом месте? Внезапно меня словно бы пронзило током: на одной из страниц был помещен тот самый снимок, который я видел в зеркале. Да, сомнений не было: это было именно фото из зазеркалья. Только теперь я мог точно рассмотреть лицо военного. Правильный крупный нос, аккуратные, небольшие усы над плотно сжатыми губами, мягкий, но в то же время строгий взгляд темных печальных глаз. Форма очень шла к фигуре изображенного, даже на плоскости снимка подчеркивая его высокий рост.
- Вчера у меня была Ирочка, - вывел меня из оцепенения голос бабушки, которая вошла в комнату, неся большое блюдо с дымящимися аппетитными оладьями. — Она говорит, ты совершенно погряз в ремонте и стал плохо выглядеть. Полагаю, она права… Ремонт тебе вредит.
- Да, да, - невнятно пробормотал я, не слушая, точнее, не вникая в ее слова.
- Да ты не слушаешь меня! Ладно, ладно… Тебе действительно ни к чему моя старушечья болтовня… Садись и кушай, - почти приказала бабушка.
- Извини, бабуля. - Я с трудом оторвался от альбома. - Ты что-то говорила о ремонте?
- Пустяки, - бабушка махнула рукой и присела на край дивана. Увидев в моих руках альбом, она оживилась.
- Где ты откопал его?
- Да я и не откапывал, - пожал я плечами и откусил сочный кусок оладушки, - на полке стоял.… А почему я его раньше не видел?
- Не видел? – бабушка грустно улыбнулась. – Не знаю,… наверное, не хотел увидеть. Знаешь, так бывает: пока не наступит определенный момент, мы не видим некоторых вещей.… Ну, просто мы не готовы увидеть их, - объяснила она серьезно, как будто речь шла о ком-то одушевленном, а не о простом старом альбоме.
- Да я и сама его нечасто смотрю, навевает грустные воспоминания, - после паузы добавила она.
- Бабуля, а кто вот этот военный? – решился я спросить, едва сдерживая себя, чтобы не обрушить на бабушку всю ту кучу вопросов, которая возникла у меня после просмотра альбома.
Мой вопрос неожиданно удивил бабушку.
- Вот те раз! – всплеснула она руками. – Это же прадед твой, мой отец.
Теперь настала моя очередь удивляться.
- То есть, как? – я от неожиданности забыл про оладьи и уставился на бабушку глупым взглядом. Признаюсь, у меня мелькнула мысль, что бабуля меня разыгрывает.
Но лицо бабушки было слишком серьезным для розыгрыша.
- Ах, ну да, отец, как я вижу, тебе не рассказывал, - пробормотала она, вновь погрустнела и, помолчав, печально заметила: - Никого сейчас прошлое не интересует… Да и правильно, наверное: прошлое лучше оставить нам, старикам…
Бабушка чуть дрожащей рукой поправила выбившуюся из прически седую прядь и нервно принялась протирать платочком очки.
- Мы никогда не делали тайны из этого… Впрочем, и рассказывать тоже не любили, - объяснила бабушка.- Да ты кушай, кушай, - видя мое замешательство, настойчиво предложила она.
- Спасибо, … но ты расскажи, разве Николай Ефимович нам не… тебе не… - я не успел договорить, бабушка перебила меня.
- Да, Николай Ефимович мне не отец, отчим и, следовательно, тебе – не кровный прадед.
Сказав это, она замолчала, как будто пожалела о сказанном. Горестная складка легла на губы, бабушка задумчиво смотрела перед собой, что-то вспоминая, потом продолжила:
- Давно это было.… Так давно, что мне порой, кажется, что вся эта история случилась не с моими родителями. Словно я видела ее в кино. А знаешь? – бабушка опять оживилась, - это и вправду могло быть в кино! Впрочем, жизнь иногда преподносит такое!…
Она снова замолчала. Я терпеливо ждал, не смея даже пошевелиться, чтобы не нарушить ход ее воспоминаний. Но она продолжала сидеть молча, зябко кутаясь в пуховый платок. Ажурное белое кружево удивительно шло к ее седине. Бабушка, несмотря на свои восемьдесят, была красива. Иногда, глядя на нее, я представлял, насколько же эффектной она была в молодости, если даже сейчас ее черты сохранили былое изящество, а глаза лучились живым светом.
- Ну, и что же произошло? — я решился нарушить молчание, видя, что бабушка не собирается продолжать рассказ.
- Что произошло? – бабушка задумчиво, изучающе посмотрела мне в глаза. – Ты действительно хочешь знать? Впрочем, что я говорю! Ты должен узнать.
С этими словами она встала с дивана, подошла к окну, отдернув занавеску, посмотрела на улицу, уже окутанную сумерками, и принялась рассказывать, медленно, словно подбирая слова.
Окончание следует
Автор: Нефер Митанни /Бумажный Слон //Дзен Яндекс
#зеркало