24 фев 2024
Протянет руку враг, а друг тебя обманет..
Свадьбу у Мельниковых справляли поздней осенью. Егор с Марией отдавали старшую дочку, Катерину. Жених – из города, серьёзный такой, неулыбчивый. Сосед Мельниковых, Григорий Семистяга, смотрел-смотрел на Катиного жениха, потом в превеликой досаде сплюнул, рукой махнул. Потянулся за пачкой сигарет:- Индюк. Вот такие и разбирают девок наших, поселковых. Катюху жалко.
Кум Григория, Алексей Дрёмов, уже давно поглядывал на не начатую бутылку самогонки, что как-то забыто стояла ближе к середине свадебного стола. Но суровое предупреждение в Надюшкиных глазах Алексей тоже видел, горестно вздыхал: пропадёт добро… На том краю стола жениховы гости и родня пили шампанское и водку – несколько ящиков привезли из города. Свои, поселковые, хоть и допивали уже не первый бутылёк чистейшей, как капля росы, игнатьевской самогонки, про эту бутылку, видно, и правда забыли… Или не восприняли всерьёз самогонку, в бутылку налитую: кто ж для свадебного стола самогонку по бутылкам разливает. А в бутылях она и смотрится по-другому. Опять-таки: это если в рюмочки разливать, то – да, из бутылки. А в хороший стакан, на хорошей свадьбе из бутыля налить – одно удовольствие. А им бы с кумом Григорием этой забытой бутылки – в самый раз, если на двоих… И если бы не молнии в Надюшкиных глазах.
Дрёмов с любопытством взглянул на жениха. Жених, как жених. Повернулся к куму:
- Почему – индюк?
Гришка угрюмо курил:
- Индюк. Они там все такие. Надулся вон… на людей не смотрит. Индюк.
К Григорию пробиралась его Галина. Свирепо щёлкнула согнутым пальцем по Гришкиному лбу:
- Чего мелешь! Какой он тебе индюк! Он инженер на тепловозостроительном! А ты буровишь, придурок, – при людях! Сам ты индюююк!
Хотя сама Галина ещё вчера и не думала сбавлять тон, когда при всех заметила, что сваха Мельниковых цены себе не сложит. Оно так и вышло: сваха всю свадьбу сидела с поджатыми губами. А сват вообще не приехал: на срочное совещание в Управление вызвали. За свахиной снисходительной любезностью не укрылось, как после этого сообщения она горделиво и значительно оглядела гостей.
В посёлке издавна принято, что к свадьбе готовятся всем миром. А при такой свахе и женихе Мельниковы, понятно, с ног сбивались. Тем более, – сочувственно переглядывались соседки: из-под белого свадебного платья свободного кроя виднелся уже заметно округлившийся Катин живот. Будешь тут бегать, жалели бабы Марию Мельникову…
Без Любаши Крапивиной, заведующей шахтёрской столовой, Мария как без рук была бы. Любаша и с горячим управлялась, и холодец под её руководством отменным получился, и котлетки – по-здешнему большие, золотисто-румяные, сочные, – залюбуешься. Сваха Мельниковых и то милостиво улыбнулась Любе:
- А положите-ка мне ещё котлетку. Хороши. Я уже одну съела почти.
Галина незаметно подтолкнула Любашу:
- Одну!.. Во брешет Мариина сваха, – третью доедает! Положи ей, Люб. Хоть узнает, что такое котлеты.
Понадобились чистые тарелки, и Любаша метнулась в дом. Темнело быстро, и в коридоре тоже было темно: в дом сегодня почти не заходили, готовили в летней кухне, и люди сидели за столами под навесами, что мужики натянули на всю улицу, от края до края, – как положено. Люба и вскрикнуть не успела, – чуть не задохнулась от долгого поцелуя взасос. Чьи-то грубовато-шершавые ладони бесстыдно шарили по голой груди – под вязаным свитерком и лифчиком, в хмельном чаду полезли в Любашины брючки. В чуть охрипшем негромком голосе – улыбка:
- Ну, чего ты, Тань! Чего ты!.. Нет же никого! И… Пьяные все давно. Ну… Один раз! Да не бойся ты, Танюха! Санька твой на смене… Их на «Зарю» вызвали, там подтопление. Ну, чего боишься! Соскучился я, Тань…
У Любы застучало в висках: муж!.. Андрей на ногах не стоял. Снова искал её губы, шептал:
-Тань! Танюшка, соскучился… сил нет.
А у Любаши перехватило дыхание, и голос пропал – ни слова не могла сказать… Не помнила, как вырвалась из Андреевых рук. Изо всех сил толкнула его ладонями в грудь. Выскочила на крыльцо, дрожащими руками поправляла выбившиеся волосы. Подозвала Надюшку:
- Сходи, Надь, за чистыми тарелками в дом. Там, на столе…
Надежда с интересом взглянула на подругу:
- Чего всполошённая такая? Испугалась чего?
- Ой, Надь… В коридоре Андрюшка мой. В дымину пьяный. А я не хочу…
Надюшка недоверчиво улыбнулась:
- Андрей?.. В дымину?.. А ты, Люб, ни с кем не перепутала его? Крапивин твой только на День Шахтёра пьёт, все ж знают! Ему ж по должности не положено, – чтоб в дымину… Это за Алёшкой моим – глаз да глаз… Я и не спускаю, – сидит вон, как огурчик… А Андрей… Ну, и… раз хочет, – Надюшка беззастенчиво прищурилась, – не такой уж и пьяный. Ладно, где там тарелки, говоришь?
Надюша вынесла гору тарелок, рассмеялась:
- Люб, и правда, – спит твой Крапивин… Прямо на полу. Отказалась, пока мужик в силе был… на ногах стоял, – в сегодняшнюю ночь ни с чем останешься…
Любаша машинально раскладывала в тарелки салат, аккуратно разрезала свадебный торт, а сама уже ничего не слышала и не видела на свадьбе… В ушах – хрипловатый Андрюшкин голос:
- Соскучился, Таань… сил нет.
Подошёл Мельников:
- Любовь Михайловна! Командира твоего домой отвёл, – чего ж мужику спать у меня в коридоре. Жёстко, да и холодно. Ты не волнуйся, – уважил, уложил, всё в лучшем виде. Вернёшься, – рассольчика стакан поставь рядом.
Люба улыбнулась через силу, кивнула:
- Спасибо Вам, Егор Васильевич!
Татьяна – младшая дочка Мельниковых.
- Ты скажи, – покачивали головами поселковые. – Дали жару отцу с матерью девчонки Мельниковых! Свадьба за свадьбой, – одна за другой, как сговорились!
Татьяну замуж отдали зимой. Неожиданно: младшую – прежде старшей. Да ещё и за другого, – не за того, с кем встречалась Танюша уже почти год. А ждала Таня, когда после учёбы командиром горноспасательного взвода в Суходол вернётся Андрей Крапивин. Вернулся Андрей, и потемнела лицом Катерина, старшая сестра: это что же получается! Танька раньше её замуж выйдет!.. А её Толик не спешит предложение делать, объясняет, что назначения ждёт на новую должность… А сам – Лидке из техотдела улыбается. И тут ещё тётя Тося Игнатьева сочувственно улыбнулась:
- Смотри, Катя! Если младшая сестра раньше тебя замуж выйдет, – тебе вообще не бывать замужней. Примета такая. Давняя, проверенная. Ты поторопись.
А как торопиться, если Толик не говорит о свадьбе… Не самой же ему предложение делать. И Катерина сама не поняла, как подошла к Андрюшке Крапивину, – он ждал Татьяну у калитки… Не помнила, как с таинственной усмешкой заглянула Крапивину в глаза:
- Не спешишь ли со свадьбой, Андрей?.. Татьяна у нас – ветреница. Молодая совсем, только-только восемнадцать отметили. Пока ты учился, её Саня Демидов встречал-провожал, – ты не знал, да? Ты сначала поинтересуйся, что там… и как у них с Демидовым. А потом – свадьбу. Только, Андрюш!.. – Катя умоляюще сложила руки: – Таньке не выдавай меня. Обидится сестра.
Обидеть сестру Катерина не хотела… Просто надеялась, что Толик Агеев вот-вот дозреет до предложения… Просто ей надо было это время, – пока Крапивин выяснит, что у Таньки с Демидовым, смотришь, Толик соберётся замуж позвать… А что там выяснять! Катя сама слышала, как Танюшка вздохнула, даже за руки Саню взяла, по-девчоночьи жалостливо призналась:
- Сань!.. Ты самый лучший! Но я другого люблю. Я Андрея жду. У нас с ним свадьба будет осенью. На Покров.
С Демидовым Андрей не стал ничего выяснять. Саня тоже служил в горноспасательном взводе, – виделись каждый день. Демидов молчал. Андрей лишь однажды встретил его угрюмый взгляд, – с каким-то тяжёлым вопросом. Усмехнулся: видно, права Катерина… Решила ветреная девчонка двоим голову поморочить. И просто перестал приходить к Татьяне.
Танюшка тайком плакала. Стыдилась, что бросил её Крапивин… Катя тоже волновалась, но убеждала себя: помирятся!.. Ведь у Татьяны и Демидова ничего не было, – кроме того, что Саня давно влюблён в неё… По-настоящему испугалась, когда приехала домой из Луганска и прямо на свадьбу попала: Андрей Крапивин женился на Любаше Савельевой, – в самый Покров.
А зимой Таня заявила родителям, что выходит замуж за Демидова. Они с Саней пришли к ужину, даже бутылку шампанского принесли. Мать с отцом переглянулись: что за спешка такая!.. Да и непривычно, – зимой свадьбу. Осень на то есть. А Танюша рассмеялась, к Санькиному плечу прижалась:
- А я беременная! Скажи им, Сань!
Санька вспыхнул под строгим взглядом Мельникова.
Ну, и сыграли свадьбу, – всё равно отдали Мельниковы младшую дочку раньше старшей. Никакой беременности, конечно, не было. Весной Татьяна отмахнулась:
- Показалось.
***
Ещё сквозь сон Андрей подумал: рассольцу бы!.. Улыбнулся, привычно и властно потянулся обнять Любашу. По всему телу разливался жар, медленно поднималась его сдержанная сила – от сладкого предчувствия таких желанных, глубоких толчков… Любаши рядом не было. Андрей приподнялся, в два глотка выпил огуречный рассол. В наслаждении прикрыл глаза, решил, что ничего вкуснее этого рассола сроду не пил. Ох, какая ж ты у меня умница, Любаня… Позвал:
-Люба!
Жена заглянула в дверь спальни.
- Любаша! Любонька моя, ну что ж ты, – чуть свет убежала… – Андрей встревоженно присмотрелся к усталому личику жены, к припухшим, потемневшим векам: – Люб! Ты плакала?
Люба покачала головой:
- Устала я… Только вот со столов убрали, посуду перемыли.
- Да ты и не ложилась! – Андрей поднялся, подхватил Любашу на руки.
В постели она прижалась к нему, притихла… Плечики Любины под его ладонями как-то горестно и жалко вздрагивали. Была Любаша стыдливо-послушна его ласкам, – как во все их ночи, с самой первой, после свадьбы… Может, из-за этой Любиной покорности и вспомнил он однажды Танюху Мельникову.
Танюшка – почти девчонка, недавно школу окончила. Крапивин замечал откровенные Танины взгляды, улыбку скрывал: мала ещё! Напридумывала себе, – про любовь! При встречах с девчонкой делал строгие глаза. А Танюша сама в любви призналась. В то утро в первой лаве рвануло, – совсем неожиданно: по метану лава считалась малоопасной, до сих пор здесь было благополучно и спокойно. А тут – таким угрожающим предупреждением, напоминанием – о той самой любой секунде… Горноспасатели справились, – пожару, что был следствием взрыва от выброса угля, не дали распространиться. Мужиков – всю четвёртую смену – по запасному выходу вывели в ближайшую выработку со свежей вентиляционной струёй, потом подняли на поверхность. Саня Демидов чёрной ладонью вытер лицо, от чего оно ещё больше потемнело. Командир отделения, Мишка Ивашин, ухмыльнулся:
- А скажи, Демидов!.. Показалось же, что... в общем, что… – Мишка выматерился: – п…ц подкрался, незаметно так. Ты, смотрю, загоревал, что Таньку не увидишь больше? – Подмигнул мужикам: – А в какую детсадовскую группу она у тебя перешла?
Тогда Крапивин с Демидовым почему-то встретились глазами… Андрей кивнул мужикам:
- Через полчаса буду.
А сам спустился к Донцу. Сбросил форму, нырнул. В прохладной воде смывал с лица и коротких светлых волос угольную пыль и копоть. А вышел на берег – упал лицом в мохнатые шарики клевера. После гулких звуков забоя не совсем верилось в прибрежную тишину. Хмелел от сладковатой свежести клевера, и берег от этого пружинисто покачивался. На какое-то мгновенье Крапивин устало и счастливо забылся, – всё же Мишка Ивашин прав: когда горноспасательные машины летят к шахте, - не знаешь, увидишь ли снова… услышишь ли, скажешь ли то, что хотел. Поэтому сейчас, в полудреме, Крапивин благодарно поглаживал ладонью клевер и речную мяту. И вдруг расслышал земляничный запах. Чья-то ладошка прикоснулась к его волосам. Андрей приподнял голову. Татьяна протянула ему стебелёк со спелыми ягодами. Крапивин вспыхнул, быстро сел, нашарил рукой сброшенные брюки, – не в трусах же перед девчонкой оставаться!.. А когда оделся, Танюшка положила ладошки ему на плечи, смело сказала:
- Я люблю тебя. Давно.
Крапивин усмехнулся, – чтобы скрыть свою неожиданно застенчивую растерянность:
- Это ж когда – давно? С пелёнок, что ли?
Таня рассмеялась:
- А ты как думал!.. Давно – это всегда. И – навсегда.
Андрей опомнился, строго брови свёл:
- Не выдумывай, Татьяна. – Кивнул девчонке: – Давай. Я во взвод.
С этого дня Андрею почему-то стыдно было смотреть на Саню Демидова. Вспоминал земляничный стебелёк и… Танюшины ладони. А Саня хмурился.
Потом Крапивина отправили на учёбу. Танюша серьёзно сказала:
- Я буду тебя ждать. И ещё, – я твоей женой буду.
Андрей обнял девчонку, улыбнулся:
- Ты вот вырасти сначала. Потом разберёмся. Может, за другого замуж захочешь.
- И вырасту! К следующей осени, к Покрову, и вырасту. И тогда у нас будет свадьба. А кроме тебя, мне никто не нужен.
Не заметил Крапивин, как потянуло его к Танюше. Когда бывал в посёлке, приходил к калитке Мельниковых, набирал в горсть мелких камешков. Как пацан, в Танино окошко бросал. Танюшке нравилось это, – что он камешки бросает. Она выбегала к Андрею, и они шли в степь. Почти до зари целовались. В предутреннем тумане колыхались ковыльные волны, и Танюшка счастливо и беззастенчиво шептала:
- Как хорошо, Андрюшенька. Ой, как хорошо! Я ещё хочу.
Крапивин берёг девчонку, – кроме поцелуев, ничего не позволял себе. Таня сама однажды взяла его руку, положила себе на животик, в самый низ, дыхание затаила. Андрей не сдержался, полез ей в трусики. Степь закружилась, когда он пальцами почувствовал невыразимо трепетную девчоночью нежность. Но Андрей тут же пришёл в себя, – потому что колени её как-то жалко дрогнули. Откинулся в ковыльную волну, прикрыл глаза. Таня коснулась губами его повлажневшего лба:
- После свадьбы, да, Андрюша?
Отцу с матерью Таня сказала, что осенью у них с Крапивиным свадьба. Отец отмахнулся:
- Не на ком Крапивину жениться! Нашлась мне невеста.
Мать головой покачала:
- Не терпится? Успеешь. Старшую сначала надо замуж отдать.
В общем, к Танюшкиной обиде, выходило так: какая там свадьба!..
Только Катерина, когда домой приезжала из города, – она уже три года работала делопроизводителем на тепловозостроительном заводе, – смотрела на сестру задумчивым взглядом…
А на Покров в посёлке и правда была свадьба. Командир горноспасательного взвода Андрей Крапивин женился на Любаше Савельевой. Таня тоже пришла на свадьбу, подошла к жениху с невестой, протянула Любе букет белых хризантем. Потом, когда невеста танцевала с отцом Андрея, а Крапивин поднялся из-за стола, собрался покурить с мужиками, Таня тронула его за плечо:
- А можно мне потанцевать с … чужим женихом?
Танцевали молча. Лишь в конце танца Таня подняла на Андрея глаза:
- Андрюша, это навсегда?
- Навсегда. – Андрей заставил себя улыбнуться: – А тебе всё же подрасти надо, – чтобы разобраться, за кого ты замуж хочешь. Саня Демидов подождёт, пока ты вырастешь.
-Демидов?.. – от удивления Танины ладошки упали с Андреевых плеч.
А мелодия уже отзвучала, отец подвёл к Андрею Любашу. И откуда-то возник Демидов. Только Танюша не заметила Саню, долгим взглядом провожала Андрея с невестой…
Любочка оказалась желанной и очень родной, – с первого дня. А в поселке их свадьбе удивились. Всё и правда случилось очень быстро. Как-то проверяли в третьей лаве работу газоанализаторов. Поднялись на-гора, Ивашин сладко потянулся:
- Мне для счастья, мужики, Любкиного борща сейчас не хватает. Ну, никак моя Алёнка не научится такой готовить. Честно говоря, у неё только картошка «в мундирах» неплохо получается… Вы как хотите, мужики, а я в столовую. Что я, – борща не заслужил!
Шахтёрской столовой Любаша заведует недавно. А тогда она была просто поваром, и про борщ – это Ивашин не преувеличил. Крапивин случайно поднял от тарелки глаза… Люба смотрела на него с такой внимательной, чуть грустной улыбкой, что Андрей на секунду замер. И, когда мужики уже вышли покурить, он подошёл к Любе, просто и серьёзно сказал:
- Выходи за меня замуж. Свадьбу на Покров сыграем.
Смелую Танюшкину любовь словно унесли ковыльные волны. Андрей теперь не представлял, как можно было жить, – без его забот о Любаше, без послушной и застенчивой её нежности. А зимой Татьяна вышла замуж за Саню Демидова. Вполне ожидаемо, но что-то на неуловимый миг сжало сердце. Может, оттого, что Демидов не взглянул на командира, когда приглашал мужиков на свадьбу… И вообще, – вместо объяснимого счастья в Саниных глазах притаился какой-то холод. И холод этот обещал Крапивину упорную и долгую вражду.
В день Саниной и Танюшкиной свадьбы надо было спуститься в забой: на участке заметили превышение уровня метана, и надо было срочно разобраться в причине этого. Конечно, Ивашин сам легко справился бы… Но в шахту отправился командир:
- Гуляйте, мужики. Сам разберусь.
Просто не хотелось соглашаться с Саниными глазами…
***
Горноспасатели посмеивались над командиром взвода: после свадьбы уже полгода прошло, а Крапивин до сих пор тайком на часы поглядывает, ждёт, когда Любашу свою увидит. Как-то целый день работали на «Дубравской» – тестировали аппаратуру подземной горноспасательной связи. В Суходол возвращались, когда над притихшей степью усталой густой синевой заколыхался вечер. Крапивин попросил водителя притормозить. Выскочил из машины, быстро сорвал несколько крупных ромашек. Бережно сунул их в нагрудный карман. Ивашин задумчиво головой покачал:
- Командир! А ты точно к Любке своей, на ужин, торопишься?.. Ромашки тут при чём?
И в хмурых глазах Сани Демидова– кроме неясной, но уже устойчивой враждебности к Андрею – тоже мелькнула какая-то угрюмая недоверчивость. Но ромашки были для Любаши, для неё одной. Андрей на секунду склонил голову к цветам. Сквозь нежную ромашковую горьковатость почувствовал запах угольной пыли, – будто оттуда, из шахтной глубины, своим дыханием уголь касался белых трепетных лепестков.
С Татьяной почти не виделись. Однажды встретились на крестинах у Ивашина, – крестили Мишкину младшую дочку. Мужики – кто с улыбкой, кто с откровенной завистью – кивали своим жёнам на Танюшу Демидову: посмотри, мол… Поучись! Молодая совсем, а с мужа вон пылинки сдувает, каждое его желание без слов, по взгляду, угадывает… Танюша и правда не отходила от Сани, за столом прижималась к его плечу. Не успевал Саня протянуть руку к хлебнице, – Татьяна тут же подавала ему кусочек хлеба. Саня гладил своей рукой Танюшину руку, а сам хмурился. Так вышло: одновременно с Крапивиным рассмотрели они в Таниных заносчивых глазах так и не прошедшую обиду…
А потом, на Катиной свадьбе, случалось так, что Таня постоянно оказывалась рядом с Андреем. Помогала соседкам и крёстной разносить тарелки с горячим и салатами, подвала чистые рюмки, и всегда – на ту часть стола, где сидели мужики из горноспасательного взвода. Крапивин с невольным интересом провожал её глазами. И Танюша на мгновение оглядывалась, усмешку скрывала. Успевала в его глазах заметить грустноватое удивление: а ты и правда выросла!.. Ещё красивее… и смелее стала!
В Танюшиных движениях, самых неприметных, чувствовалась теперь мягкая медлительность… а ещё – такая сокровенная отзывчивость на Санькины ласки, догадывался Андрей …
Как здесь всегда бывает на свадьбах, к вечеру уже не требовалось включать музыку: её всё равно не слышно было, потому что к этому времени поселковые гордо, с присвистами, распевали на всю окрестную степь:
- Маарууся!.. Раз!.. Два!.. Три!.. Калина, чеернявая дивчина в сааду ягоды брала!..
Потом сидели в обнимку, про батьку атамана пели… И никто не обратил внимания, что невестина сестра, когда пробегала мимо командира горноспасательного взвода, всего на секунду прижалась к нему. И слова Танины никто не услышал:
- Люблю. Как любила, так и люблю. Одного тебя.
И снова хлопотала у свадебных столов, на Андрея не смотрела, лишь таила счастливую улыбку… А он почему-то не отодвинул стакан самогонки, что с горестным вздохом налил ему проходчик Гришка Семистяга, сосед Мельниковых:
- Хорооша была Катюша!.. А в мужья... Ну, чисто индюк ей в мужья достался! Давай, командир, за Катькино счастье выпьем! Чтоб жилось им… чтоб хотелось… и моглось.
И Алёха Дрёмов подсел, – с начатой бутылкой самогонки… Крапивин задержал Таню за руку, негромко сказал:
- В дом зайди…
И сам через пару минут поднялся на крыльцо. А в тёмном коридоре его совсем разморило. Чтоб не так шатало, облокотился о стенку. Непослушными пальцами достал сигареты. А потом в головокружительном чаду целовал Любашу свою… и Таней её называл.
После Любашиного рассола его желание – как хотелось ему смелой и откровенной Танюшиной отзывчивости на ласки!.. – казалось ему бесстыдным сном, который надо забыть. Чтобы и тени в глазах не осталось, чтоб случайно не догадался об этом сне Танюшин муж, Санька Демидов…
А Люба с этого дня загрустила. Как-то устало, безразлично молчала… На тревожные Андрюшкины расспросы плечами пожимала. Уже несколько раз пришлось Андрюхе мужественно есть немыслимо пересоленный борщ. Однажды заглянул на кухню, – Любаша как раз на завтра борщ готовила. И как раз солила… Сама не замечала, как сыплет соль, – ложку за ложкой. Андрей подошёл к жене, забрал банку с солью, осторожно улыбнулся:
- Любань! Соли, наверное, достаточно?
А Люба не поняла.
… Был у Андрея друг. Здесь, в шахтёрском посёлке, совершенно не воспринималась любая сентиментальность. Крапивин, как и все, считал, что сопли – это лишнее в любом деле. Но Димку Дорохова считал не просто лучшим другом, а – единственным. Впрочем, не для одного Крапивина это было так сокровенно и важно. Каждый, кто спускался под землю, должен был знать: там, на-гора, куда поднимутся после смены, есть не только воздух с запахом степной полыни и донника. Так же, как воздух, там был дом. Жена, сынок с доченькой. И, как воздух, должен быть друг. («На-гора» - самое шахтёрское, очень донбасское слово. Означает – на поверхности шахты. В древнерусском языке слово «гора» обозначало «наверху», – примечание автора).
С Димкой дружили ещё с седьмого класса, – с тех пор, как стали считать себя мужиками, потому что уже умели отличить одну марку угля от другого, запросто рассуждали, чем отличается горнопроходческий комбайн от добычного, и – разбуди среди ночи – безошибочно называли грузоподъёмность шахтной клети (шахтная клеть – транспортная кабина для спуска-подъёма по наклонному или вертикальному шахтному стволу, – примечание автора). Димка Дорохов был почти отличником, и троечник Крапивин очень уважал Димку, – за каждую его пятёрку… Умел не замечать скучноватую Димкину осторожность, прощал завистливость, – потому что у них с Дороховым получалось понимать друг друга лишь по взглядам, и слышать – сердцами… Всё это привычно скрывалось за бесшабашной шахтёрской грубоватостью, но – было.
Как-то получилось, что после школьного выпускного из-за своей ненужной осторожности Димка остановился на том, что по журавлю нечего грустить, – хватит синицы в кулаке. И, хоть собирались с Андрюхой Крапивиным на горный факультет универа, Дорохов, втайне от друга, отвёз документы в технарь: надёжнее и увереннее. И – тоже тайком – свысока посмеивался над Крапивиным: в аттестате – добрая половина троек, какой университет!.. А Андрюха с самой зимы пыхтел над физикой и русским, – с математикой дела были получше, – и всё же поступил на горный факультет. А перед этим узнал про техникум. В отчаянии затряс Димку за плечи:
- Дим, да как же это! Я думал, – вместе будем! И потом, на шахте!..
Дорохов снисходительно усмехнулся:
- Да будем мы вместе. Ты ж тоже в технарь придёшь. Ну, съезди в универ, прогуляйся. В Донецке побываешь, людей посмотришь. А в сентябре, Андрюх, увидимся.
А Андрюхе так хотелось – и верилось,– чтобы Димка обрадовался его поступлению на горный! Казалось, Димка гордится им, Андрюхой Крапивиным, другом своим. И отчаянно не замечал почти не прикрытую Димкину зависть…
Конечно, без Димки было плохо. Но Андрей был уверен, что у Димки и без университета всё в порядке: ему, Андрюхе, ещё учиться и учиться, а Димка с отличием технарь окончил, уже горным мастером работал… И теперь Андрей – помимо привычного уважения – относился к Дорохову как к старшему, хоть были они ровесниками.
Тем более, – Димка вскоре женился. А когда Крапивин начинал служить в горноспасательном взводе, Димкина малая уже в садик ходила.
После учёбы на дополнительных курсах Андрея назначили командиром горноспасательного взвода И снова Крапивин не видел всполохов зависти в Димкиных глазах. И, когда на Любаше Антипиной женился, улыбнулся Димкиной, – как был уверен Андрюха, – шутке:
- Ну, Крапивин, ты жжёшь! Жениться тоже надо уметь, – это ж о тебе!
А Андрею ничуть не важно было, что Любашин отец – главный инженер, первый заместитель директора шахтоуправления… Просто, когда они с мужиками метелили в шахтёрской столовой Любашин борщ, а он поднял глаза от тарелки и вдруг вспомнил, что так внимательно и грустно Люба смотрит на него при каждой их случайной встрече… И стало ясно: Любаша будет его женой.
… Всё-таки – друг есть друг. Особенно, – такой, как Димка, единственный. Димка заметил, что Крапивин после дежурства во взводе теперь не сразу домой идёт. Всё чаще сидит с мужиками в «Угольке» – поселковом кафе. Вроде бы и не пьёт, – так, рюмку-другую, а глаза туманные. Дорохов тоже заглянул в «Уголёк». Как и Андрюха, лишь приподнял полную рюмку. Когда закурили, негромко спросил:
- Андрюх! Всё в порядке? Чего пасмурный такой?
***
Как хорошо, что Димка зашёл! Андрей даже лицом посветлел, Димкину руку молча сжал. Кивнул:
- Давай, Дим, выйдем. Пройдёмся к Донцу?
Сидели на берегу, камешки бросали, по-мальчишески радовались, если камешки долго подпрыгивали по воде… Андрей был благодарен Димке, – за то, что не расспрашивает, просто ждёт, когда друг сам заговорит.
-Дим! – Андрей сорвал какой-то высохший пахучий стебелёк, мял его в пальцах. – Любаша моя…
Дорохов молча закурил.
- Любаша моя, Дим… Загрустила что-то. Молчит. И я не знаю, почему.
Димка усмехнулся:
- Не знаешь?.. А на недавней свадьбе… Кто на младшую Мельникову пялился? Прежнюю любовь вспомнил? Или – и не забывал?
Андрей вспыхнул. Димка размахнулся, далеко забросил меловой камешек. Сочувственно вздохнул:
- У вас с Любкой свадьба такой скороспелой была. Чего ж ты ждал? Любви?
Андрей взъерошил свои короткие волосы, вскинул потемневшие синие глаза:
- Я, Димка, Любаню люблю. И она меня…
- А чего раскис? Я же вижу. И с Таньки на Катерининой свадьбе глаз не спускал. Надо ж, что Санька Демидов со своим отделением в тот день на «Заре» подтопление ликвидировал. Лучше б на свадьбе Танюху свою сторожил, – ты б не пялился тогда… на чужую жену.
- Да не пялился я, Димка. Просто смотрел… Изменилась она, – как за Саньку замуж вышла. Ну, и… выпили с мужиками. Нахлынуло. А потом – смутно помню… – Андрей обхватил голову руками.
- И удивляешься, что Любка твоя загрустила. Не думал, что про Татьяну она догадывается?
- А про что догадываться, Дим… С Татьяной у нас и до нашей с Любаней свадьбы ничего не было. За Саньку она девчонкой вышла. Ну, не будет же Любаша молчать целыми вечерами, – из-за того, что я пару раз взглянул на Танюху! Другое меня, Дим, тревожит… Может, приболела она… болит что. А мне не говорит. Думает о чём-то, – сама. И с лица спала. Есть не хочет… и бледная.
- Довёл ты бабу, – покачал головой Дорохов. – Поспешил ты, Андрюха, с женитьбой. Любке голову вскружил, – с твоими глазищами… и с курчавой грудью, – у тебя ж привычка: рубаху не застёгивать, – это нетрудно. Детей нет у вас. Может, пока не поздно… Ну, раз не складывается.
Андрей прикусил сухой стебелёк:
- Дим, я без неё… без Любаши, жить не могу.
Димка пожал плечами:
- Смотри сам. – Со спокойной уверенностью в том, что уж у него-то всё и всегда происходит правильно, добавил: – Я бы так не смог, – чтоб Настюха моя молчала.
А через несколько дней, после совещания у директора шахтоуправления, Дорохов подошёл к Крапивину:
- Сказать тебе хочу. Есть пара минут?
Андрей кивнул. Вышли на улицу. Димка закурил, протянул пачку Крапивину:
-А всё просто, Андрюх. Похоже, Любка твоя беременная.
Андрей уронил сигарету.
- Потому и бледная: у них поначалу всегда так, – со знанием дела объяснил Дорохов.
Андрею явно не хватало воздуха:
- А ты… откуда это?.. Про Любаню?
- Настюхина сестра, Дашка, на учёте у акушерки стоит, – беременная она, вторым. Ну, и рассказывала Насте, что на днях Любашу твою видела. Что Любка тоже у акушерки была.
Сутки дежурства показались Крапивину вечностью. Самой бесконечной. Без конца курил. Мужики переглядывались: командир будто не слышал ничего… и никого не видел. Целый день, до вечера, сам машины проверял, только ключи без конца ронял. Ночь спокойной выдалась, без тревоги. К рассвету на степь опустился туман – такой чисто-белый, что аж светился. Андрей вглядывался в темнеющий сквозь туман террикон, прикрывал глаза: от тумана запах угольной пыли тоже казался чистым и ещё больше пресным.
А… если Димка прав? Как мальчишка, загибал пальцы, счастливо считал: уже летом… И очень хотелось прижать к себе Любашу, поднять её на руки…
А дома Люба безразлично усмехнулась:
- Откуда ты взял?
Андрей растерялся: не будешь же повторять Димкины слова про акушерку. Обнял жену:
- Мне так хочется, Люб… Сына. Или дочку. Вообще, – двоих. Или троих.
- Нет.
- Нет?.. – Это короткое Любашино слово равнодушно сыпануло за шиворот горсть колючего инея с вишнёвых веток.
- Нет. Тебе показалось.
… А было – да. Просто от такой неожиданной обиды, что горше полыни оказалась, Люба растерялась. Ещё там, в кабинете акушерки. Тамара Евгеньевна улыбнулась:
- Ну, вот. Кто ж командовать-то будет, – приготовлением борщей и лапши в шахтёрской столовой? Ведь не меньше года дома просидишь, Любань. Восьмая неделя у тебя.
Восьмая… Ну, да, с Покрова. Как раз год – после их с Андрюшей свадьбы. Этот Покров выдался совсем тёплым. Андрей с дежурства вернулся, и они уехали на самый край степи, где начиналась Журавлиная балка. Нежной горьковатостью кружили голову высохшие белые соцветия тысячелистника. По склонам балки разбежались низкие терновые кусты, матово синели россыпью спелых ягод. Андрей набрал их целую горсть. Они ели сладковато-терпкие ягоды и целовались. Руки Андрюшкины бесстыдно лезли ей в брючки, а она испуганно оглядывалась:
- Андрюш, люди же! Смотри, воон… – тоже тёрн собирают. – Умоляла: – Ой, Андрюш! Не надо! Давай дома.
А у самой от счастья дух захватывало, когда он касался… – как на качелях, когда высоко-высоко… В Андрюшкиных глазах туманилась, густела синева, а он улыбался, – как упрямый мальчишка:
- До дома далеко… А я сейчас хочу, здесь. А потом ещё и дома.
И подхватил Любашу на руки, понёс в машину…
И это было совсем недавно, на Покров… А потом у Мельниковых была свадьба. И в тёмном коридоре пьяный Андрей целовал её… и Таней называл.
Поэтому сейчас у неё получилось так равнодушно ответить Андрею: нет. Нет – даже не из-за такой неожиданной, безысходно-полынной обиды. Люба не столько себя жалела, как тот тёплый и светлый день, и сладкую терпкость терновых ягод… И Андрюшкино мальчишеское упрямство.
При муже она сдерживалась, – откуда-то бралась совершенно необъяснимая гордость, что ли… А когда Андрей уходил на дежурство, Люба плакала, – потому что до сих пор слышала его чуть охрипший в хмельном чаду голос:
- Ну, чего ты, Тань…
Нет – потому что Любаша уже знала, что делать. Только бы сил хватило, – не любить Андрея…
На днях у шахтоуправления встретились с Андрюшкиным другом, Димкой Дороховым. Утром Любовь Михайловна вышла из кабинета помощника директора по снабжению, – надо было решить вопрос с поставкой продуктов . На крыльце кивнула Димке, торопливо сбежала по ступенькам. А Дорохов догнал её, заступил дорожку к шахтёрской столовой:
- Как живёшь, Любаша? Гляжу, что-то невесёлая ты. – Прищурился: – Андрюха не обижает? С него станется! – Димка вздохнул: – Не понимает Крапивин, какое сокровище ему досталось… не ценит. Да тебя ж – на руках надо!..
Люба отмахнулась:
- Спешу я, Дим. Машину на базу надо отправлять, накладные не подписаны.
А среди дня вдруг вспомнила Димкин прищур… И слёзы глотала: вот и пусть Крапивин узнает, как это… Как она узнала, – когда он целовал её… а хотел целовать Татьяну. Вот и пусть узнает. В маленьком посёлке ничего не утаишь, и Андрею нетрудно будет узнать…
Следующим утром, будто случайно, дождалась Дорохова у шахтоуправления. Улыбнулась:
- Дим, мне в город надо. Крапивина разве дождёшься. Уехали на «Верхнереченскую», – вентиляцию, что ли, в новой лаве проверяют… (лава – очистная горная подземная выработка, в которой производится добыча угля, – примечание автора). А мне срочно надо!
Дорохов чуть растерялся. Окинул Любу внимательным взглядом:
- Ну… Это – как договоримся, Любань. У Андрюхи разрешения спросила?
- Не спросила. И спрашивать не собираюсь. Так отвезёшь? Ты свободен после обеда?
-Ну… Как договоримся!
Димка задумчиво смотрел Любаше вслед. Усмехнулся: а ты, Андрюха, говорил, что загрустила Любаня твоя. Выходит, не всегда удача готова улыбаться тебе. И так, – сколько улыбалась: когда ты, троечник, на горный факультет универа поступил… Когда командиром горноспасательного взвода тебя назначили, когда на Любке женился, – так предусмотрительно! А чего ж! – Антипин, Любашин отец, гарант дальнейших жизненных успехов! Слышно, Скворцова в Управление переводят. Ну, а директором шахтоуправления, понятно, Антипин будет. Конечно, у тебя своё начальство, кто ж говорит… Но с таким тестем любое начальство будет понимающим и сговорчивым… Получается, Крапивин, ты сам не сумел удержать свою удачу…Решил, что уже всё в твоих руках? А Любка, похоже, выскользнула.
***
С делами Любаша справилась быстро. Дорохов встретил её около машины, улыбнулся:
- Ну, что, Любань! Посидим где-нибудь, раз выбрались?
- Ты ж за рулём, Дим.
- Так я – минералочки. А ты, чтоб настроение поднять, – за себя, ну, и за меня малёхо.
- Ой, нет, Дим. Не хочется.
Дорохов со знакомой усмешкой прищурился:
- А говорила, Любань, что назад торопиться не будешь.
Любе хотелось сжать голову руками: ой, что же я делаю!.. Ой, Андрюша!.. Но тут же вспоминала, как Андрей целовал её, свою жену, а называл её Таней, и целовать хотел Татьяну… Вспоминала о своём намерении, – чтобы Андрей… чтобы ему было так же горько, как ей, – все дни после свадьбы у Мельниковых…
Неуверенно улыбнулась Димке:
- Не тороплюсь я. Только ни пить, ни есть не хочется.
- Ну… Тогда поехали, – вздохнул Дорохов.
Около Журавлиной Балки остановился. Положил руку на Любину коленку:
- Люб! Мы ж не дети.
Люба сняла Димкину руку.
- Дим! Увидят. Вон, машина чья-то… – Говорила сбивчиво, комкала слова: – Я, Дим, не хочу, чтоб Настя твоя узнала. Зачем это…
- Ну, Настя моя порядок знает. И шум поднимать не будет. У нас образцовая семья.
Дорохов откинул спинку сидения, нашёл Любанины губы. Люба с неожиданной силой уперлась ладошками в его грудь,взглянула умоляюще :
- Дим, давай не сейчас.
Димка ухмыльнулся:
- Понял. Три дня подождать?
Люба поправила растрепавшиеся волосы:
- Ну… да.
- А я ж подожду, Любань!
- Ну, вот и увидимся.
В посёлке попросила Димку остановиться у шахтёрской столовой:
- Мне ещё надо документы посмотреть.
Поспешно взбежала на крыльцо, оглянулась. С облегчением помахала Дорохову рукой, пообещала:
- До встречи.
А у себя в кабинете села за стол, уронила полыхающее лицо в ладони:
- Что же я делаю… Нет, не смогу.
Просматривала накладные, меню на следующую неделю. Домой шла, когда уже смеркалось. В свежести первых снежинок дышала степь высохшей полынью и донником. Деловито и привычно гудела шахта, над копром вспыхнул огонёк. В Димкиной машине и потом, в кабинете, у Любаши кружилась голова, – будто исчезла какая-то надёжная опора, держаться не за что… и ты вот-вот сорвёшься в неизвестную, пугающую пропасть… А сейчас так хорошо было идти в этой чистой и радостной свежести. И очень хотелось, чтоб – как тогда, на Покров… Склонить лицо к Андрюшкиным ладоням, брать губами ягодку за ягодкой. Оказывается, вот чего ей хочется все эти дни,– терпковатой терновой сладости. А ещё Любаша думала, что утром Андрей вернётся с дежурства, и она скажет ему про ребёночка.
И увидела машину Андрея – там, где заканчивалась тополиная аллея, что вела от шахтоуправления к поселковой улице. Андрей с Татьяной стояли рядом с машиной. Таня прижалась лицом к Андрюшкиной форменной куртке, а он осторожно гладил Танины волосы с запутавшимися в них снежинками…
Дома Любаше хотелось тут же собрать вещи… или даже просто так, вот как стоит, – уйти к родителям. Не раздеваясь, присела на диван. Бездумно и устало смотрела в тёмное окно. А слёз не было… Усмехнулась, вспомнила, как перед их с Андреем свадьбой Маринка, двоюродная сестра, головой покачала:
- Ой, смотри, Люб… Он же, Крапивин твой, Таньку Мельникову в степь катал. И она всем говорила, что замуж за Андрея выйдет.
Знала Люба, что Танюшка Мельникова влюблена в Андрея. И понимала её, – потому что сама была готова следы Андрюшкины целовать. Но в тот день, когда Крапивин с мужиками из горноспасательного взвода шумно ввалились в столовую, расселись за столом и попросили по тарелке борща, вдруг сбылось… – потому что Андрей поднял глаза и увидел затаённую грусть в Любашином взгляде. И дождался, когда мужики выйдут покурить. Подошёл к Любе и сказал:
- Выходи за меня замуж. Свадьбу на Покров сыграем.
И больше ничего не надо было, потому что всё сбылось. А Маринка просто не знала, как всё случилось, не знала, что после этих Андрюшиных слов больше ничего в мире не имело значения… И целый год – с Покрова до Покрова – было счастье. А он, выходит, про Татьяну думал…
Нет. К родителям Любаша уйдёт, – это ясно. Но сначала Крапивин узнает, как вместо счастья появляется горечь. Он ребёнка хотел?.. А ребёнок есть. И появился он в их с Андреем самый счастливый день: год назад была их свадьба… Вот только Крапивин никогда не узнает об этом, таком счастливом, совпадении.
… Перед дежурством Крапивину надо было забежать к Илюхину, инженеру по технике безопасности. Через неделю у горноспасателей начинаются плановые учения – по отработке действий в случае подтопления на участке. Из шахтоуправления вышли вместе с Илюхиным. Татьяну Андрей не увидел. Илюхин не умолкал, рассказывал про то, какие щуки и окуни шли на Донце в прошлый выходной. Таня шагнула к ним от последних тополей. Илюхин склонился над зажигалкой, прикурил:
- К тебе, что ли, Крапивин?
- Давай, Петро Иванович. Мне тут… надо.
- Ну, ну… – неожиданно грустно усмехнулся Илюхин. – В общем, как решили: спускаемся в первую смену, там, на месте, в третьей лаве, смотрим расстановку…
Илюхин уехал. Андрей застегнул до конца Танюшкину куртку. Улыбнулся:
- Демидов разрешает тебе так поздно ходить одной? Стемнеет скоро.
Танин голос задрожал:
- Пьяный он.
Андрей нахмурился: на днях от Сани самогонкой разило, – за версту. Он негромко спросил командира отделения:
- Демидов! А если сейчас – вызов?.. Тревога?
Саня вскинул абсолютно трезвые глаза:
- И – что?.. Хочешь сказать, что я хуже тебя на ногах стою?
- Хочу сказать… и говорю: чтоб на смене я тебя пьяным не видел.
Саня упорно смотрел Крапивину в переносицу:
- Кто пьяный-то, командир… Я вчера пил. У кума… в общем, это не твоё дело.
- Про кума – не моё, – согласился Крапивин. – А в отделении тебя заменить некем, если что.
Значит, и сегодня тоже… Хорошо, хоть смена не его. А Таня расстегнула «молнию» на куртке, шевельнула плечиком:
- Вот.
На плече и дальше, на руке, – синие пятна. Андрей смахнул с Таниного плеча снежинки, быстро застегнул «молнию».
Татьяна уткнулась лицом в его грудь:
- После Катиной свадьбы каждый день пьёт. А сегодня… вот.
- Его ж не было на свадьбе. Что говорит-то?
- А ничего не говорит… Борщ несолёный. – Таня подняла глаза: – Да и не было ж ничего на свадьбе. И ты… Пил с мужиками, – что могло быть…
- Голову ему оторвать, Демидову твоему?
Сквозь не пролившиеся слёзы Татьяна усмехнулась:
- Я к родителям хотела уйти.
Андрей закурил.
- А потом… Беременная я, Андрюш. Куда ж теперь.
- И Демидов знает?
Таня покачала головой:
- Нет. Если бы знал, не ударил бы.
Крапивин открыл дверцу машины:
- Садись. Поздно уже. К родителям – это ты сама решай. А если Демидов ещё раз посмеет, так и скажи ему: голову оторву.
-Угу. Так и скажу, – что ты оторвёшь. Он обрадуется, что именно ты.
Андрей легонько встряхнул её за плечи:
- Ну, вот зачем замуж за него пошла? Не пошла, – побежала…
- А ты не знаешь!
- Тебе ещё расти надо было.
- Выросла вот. А ты женился. И чего мне ждать?
- Дождалась бы. Не только света… что Санька Демидов.
- А он любит меня.
- Это вот – любовь? – Андрей кивнул на Танино плечо. – Классика: бьёт, – значит, любит…
- Любит. Он перед свадьбой сказал мне… Что даже если и было у меня, – всё равно любит. А когда понял, что впервые у меня…
Таня спохватилась: про такое ж не рассказывают. Коснулась пальцами ресниц:
- Кто-то сказал ему… про нас с тобой.
… А на свадьбе Настёне Дороховой понадобилось причёску поправить. И отправилась она в дом, к зеркалу, – заодно всё остальное поправить. А на крыльце услышала:
- Да не бойся ты, Танюха! Санька твой на смене… Тань! Танюшка, соскучился… сил нет.
Настёна застыла: Крапивин!.. С Танькой. А бабы, дуры, Любаше завидуют!
***
- Я ж не люблю тебя, Сань, – не прятала глаз перед свадьбой Татьяна.
А Демидов сдержанно улыбался, обнимал Танюшу:
- Потом полюбишь.
Таня с надеждой всматривалась в чуть хмурые Санькины глаза:
- А бывает так, Сань?
- Бывает. И будет.
- Глаза у тебя красивые… Как небо перед дождём, Сань. Смотрела бы и смотрела. И сильный ты какой,– гладила Танюша Санькины плечи. Вздыхала: – А не люблю.
Демидов молчал, только крепче прижимал к себе Татьяну.
- Сань!..
- Ты мне… про него не рассказывай, – негромко и хмуро просил Демидов. – Всё, что было… в общем, прошло. Жена у него, Любаша. А я люблю тебя. И ты меня полюбишь.
Ночью, после свадьбы, Саня осторожно ласкал Танюшу, а у самого сердце замирало от какой-то горькой жалости к ней: она пугливо сжималась под его ласками, умоляюще останавливала его руки… Саня тянулся за сигаретой, глухо успокаивал Танюшу:
- Я ж сказал… Всё прошло, – что было. Не вспомню никогда. И ты не вспоминай. Не бойся.
А она и не думала про Андрея. Ей просто было страшно, – по-девчоночьи, когда – впервые… и прямо сейчас. Потому что он муж.
Прикусывала губы, не сдержалась, заплакала:
- Ой, как больно, Сань…
А он, ошеломлённый её вскриком, задыхался от нежности, бережно целовал её всю, – тонул лицом в её волосах, что в эту зимнюю ночь грустно и ласково пахли горьковатой душицей с берега Донца, губами находил соски, медленно ласкал животик, а она испуганно прикрывала ладошками в самом низу – от его губ… Целовал и ласкал её колени, маленькие ступни, и у самого влажнели ресницы… Шептал:
- Тань… Танюша! Значит, только моя. На руках буду носить… Всю жизнь. Ты полюбишь меня, я всё сделаю. – В отчаянной надежде касался её прикрытых вздрагивающих век: – Раз ты только моя!
После их с Танюшей свадебной ночи Демидов вызывающе, с ещё большей, одному ему понятной враждой смотрел на командира взвода. В серых Санькиных глазах сгущалась темнота: только попробуй, – хоть взглянуть на неё!
Саня очень хотел ребёночка. Маленькую, совсем крошечную девочку. Чтобы волосы, – светленькие, ласковые, чуть приметные кудряшки, – как у Танюшки. И голосочек – как у неё. Но берёг Танюшу: успеется. Рассказывали мужики, что трудно это: когда беременная, и роды потом, и грудью кормить, и бессонные ночи… Счастливо хмелел от Танюшиной смелости, – как-то незаметно она стала бесстрашно и нежно отзываться на его ласки. И в своём тайном ожидании почти не дышал, чтобы не пропустить, расслышать одно-единственное её слово: люблю…
О том, что любит, Таня не говорила. Но тем желаннее было это счастье, – что не всё сразу легло в руки, а оставалось ожидание, надежда оставалась… Что в своей бесстрашной нежности Танюша всё равно скажет: люблю. А пока Саня знал, что он сильный и уверенный, и хорошо служит в горноспасательном взводе, и за это лето сам – немного помог крёстный – перекрыл крышу в их с Танюшей доме, ещё и веранду пристроил, и умел догадаться, какой шкафчик нужен Танюше на кухню. И радовался Таниной радости, когда она перед зеркалом примеряла новые серёжки, точно такие, что просто необходимы были к светло-бирюзовому платью и вообще, к её глазам, – ну вот как ты, Сань, догадался!..
И по ночам догадывался Саня, – по одному её дыханию, по чуть слышному полустону, – угадывал то мгновение, когда надо было тронуть губами, положить ладонь… чуть приподнять ножки.
И Саня знал, что обязательно дождётся тихого и счастливого Танюшкиного – люблю… А ждать – это тоже было счастьем.
Платье и серёжки Таня надела на День Шахтёра. И была самой красивой, – у Сани дух захватывало, и чувствовал он себя коршуном с распластанными крыльями. Танюша держала его под руку, и от своей уверенной силы он успокоился, даже разрешил Казарину, заместителю директора по производству, пригласить Танюшу на танец. Гордясь этой своей спокойной силой, оглянулся вокруг, – праздновали на Дубовой поляне, у криницы, – вызывающе встретился взглядом с Крапивиным, и, пока Таня танцевала с Казариным, вдруг подошёл к Любаше, жене Андрея, и пригласил её на танец. Андрей кивнул, а в глазах его было беззлобное удивление и чуть насмешливый интерес. Демидов разозлился: командир словно не верил в Санькину спокойную силу…
А потом, в конце осени, Демидов вышел от начальника техотдела и в приоткрытую дверь бухгалтерии услышал, как Настёна Дорохова, хоть и приглушенным голосом, но всё равно взахлёб, рассказывает женщинам:
- Сама слышала! На свадьбе у Мельниковых. Целовались они, прямо в коридоре, Танька Демидова… и Крапивин. Я ж сама слышала, как он целовал её. Мельников застал их, увёл Андрея домой – он в стельку пьяный был. А Танька летала от счастья. И Любани, жены Крапивина, не стеснялась.
Вечером Демидов вдрызг напился. Даже не помнил, с кем пил. Дома, как был в запылённой угольной пылью форме, упал на диван. Танюша выглянула из кухни. Удивлённо- весело, чуть укоризненно протянула:
- Ого, муж!.. Это где ж ты так? В честь чего?
А руки Танюшкины оказались сильными и ловкими: она стащила с Сани грязные берцы, брюки… И отшатнулась от его угрюмого и совсем трезвого взгляда.
… Крапивин отвёз Таню домой. Посмотрел ей вслед, вздохнул: зря он пообещал ей, что Санька не узнает об их сегодняшнем разговоре. Непреодолимо хотелось врезать Демидову, хоть бы встряхнуть его как следует. И вдруг Андрея бросило в жар: как-то очень ясно вспомнился тёмный коридор Мельниковых… Они же… целовались тогда с Татьяной! Целовались в тёмном коридоре. Ну, как целовались… Он силой стал целовать Танюшку, помнится, в брючки ей лез… Значит, перед Саней он всё-таки виноват? И перед женой, Любашей, виноват, значит…
Крапивин уронил голову на руль. И тут же горестно зазвучал Танюшин голосок:
- Да и не было ж ничего на свадьбе. И ты… Пил с мужиками, – что могло быть…
Таня работала в поселковом детском саду. Андрей знал, что на работу Танюша бежит рано, ещё затемно. И утром, после своего дежурства, дождался её у садика. Шагнул навстречу, хрипловато спросил:
- Тань! А тогда, на Катиной свадьбе, мы с тобой… Ничего не было?
Танюша вздохнула:
- Было… Увидела тебя, наши встречи вспомнила… А Любаша твоя – счастливая такая… Не сдержалась я. Сказала тебе, что до сих пор люблю, – Татьяна улыбнулась, слёзы смахнула.
- И всё? А потом, в коридоре…
- В каком коридоре, Крапивин! Я между столами с тарелками бегала, ты же видел. У Катьки свадьба, а я так и не успела переодеться, так и была в затрапезном домашнем платье… Андрюш, мне идти надо, – уже детей приводят.
Крапивин хлопал глазами: в платье?.. А кому ж он в брючки лез… И с кем целовался в тёмном коридоре?
И не видел, как от крыльца шахтёрской столовой на них с Татьяной оглянулась Любаша…
Вечером, дома, немного полегчало: Любаня повеселела, даже насмешка какая-то в глазах притаилась. А когда Андрей отвёл её густые волосы, поцеловал в шею, она освободилась от его рук:
- Я устала. Спать хочу.
Утром как-то равнодушно предупредила:
- Вернусь поздно.
Недавние тревоги – что я делаю… смогу-не смогу… – теперь казались Любе смешными и ненужными. Конечно, смогу, – он же может! И про ребёнка… Он никогда не узнает.
Димка Дорохов зашёл в обед. Купил пачку сигарет, оглянулся. А Люба улыбнулась, незаметно показала глазами на свой кабинет.
- Завтра Крапивин на сутки заступает. Придёшь?
Дорохов сдержался, чтобы не присвистнуть: да, Крапивин!.. Правильно говорят: вечного ничего не бывает. Так и с твоей удачей, что такой неизменной казалась, – ещё со школы… А теперь вот жена твоя приглашает меня к вам домой, – когда ты дежурить будешь. Делаа!
Усмехнулся:
- А чего ж. Если ждать будешь, зайду.
Димка ушёл. А мимо окон пролетели горноспасательные машины. У Любы потемнело в глазах. Она вышла на крыльцо. Мимо торопливо прошли инженер Задорожный и главный энергетик Рябинин. Расслышала обрывок разговора:
- На «Савельевской». Снова – в первой лаве. Кровля обрушилась.
***
Демидов с мужиками своего отделения успели вывести к вспомогательному стволу почти всю первую смену. (Шахтный ствол – вертикальная или наклонная горная выработка, имеющая непосредственный выход на земную поверхность. Через шахтные стволы осуществляется подъём угля, породы, а также спуск и подъём шахтёров, различных грузов и механизмов, – примечание автора). Крепь дала сильную трещину, но значительного обрушения не произошло: до приезда горноспасателей проходчики сумели укрепить кровлю. Выяснилось, что под завалом остались двое проходчиков, Славка Елисеев и Толик Богучаров. Отделение Демидова быстро определило, где находятся Славка и Толик (хорошо помог в этом Славкин трёхэтажный…) Богучаров от сильного сдавления грудной клетки был без сознания, потому Славка так отчаянно и свирепо матерился, – не заметил даже, что у самого сломано плечо, удерживал над Толиком нависшую глыбу породы…
-Сань, спасибо. Молодчина. Давайте в конец штрека, там тоже кровлю посмотрите. А мы насосы проверим, – уровень воды понимается, – командир взвода Крапивин говорил хрипловато и устало. (Штрек – горизонтальная выработка внутри шахты без выхода на поверхность. Служит для перемещения и транспортировки угля и техники, – примечание автора). – И в диспетчерскую передай…
Крапивин не договорил. Его голова от сильного удара Демидова метнулась в сторону. Почти в полной темноте перед глазами что-то вспыхнуло. Он успел перехватить Санькину руку:
- Ты… Сань, ты чего? Прямо здесь и сейчас надо?..
Демидов подался вперёд:
- А ты когда хотел, командир?.. Подождать, чтоб рвануло здесь, а потом морду тебе бить? Дорохову, другу своему, давно напоминал, что он горный мастер участка вентиляции и техники безопасности? Он, дружбан твой, давно проверял аппаратуру контроля содержания метана? А состояние крепи его интересует? Или ему по х… что здесь происходит?
Крапивин сплюнул кровь из разбитой губы, тоже выматерился:
- Сань! Демидов! Ты ох… офигел?.. У Дорохова своего начальства хватает! Наша с тобой задача – спасать!
- Сегодня спасли!.. А завтра рванёт!.. Что от этой крепи останется!
-Ну… Ты вот что, Демидов. Действуй со своим отделением, как я сказал.
В висках стучало, – не так от Санькиного удара, как от сознания того, что Демидов прав. Андрей тоже не раз думал, что всегдашняя Димкина исполнительность устойчиво ограничивается какими-то равнодушными рамками: от сих до сих. А горному мастеру надо бы подробнее интересоваться горной выработкой. Одной исполнительностью горному мастеру не обойтись, – надо уметь видеть даже непредвиденное…
Понимал и то, что Санькина ярость по поводу состояния крепи совпала с его безысходным отчаянием: что-то у них с Татьяной происходит, – посерьёзнее, чем недосоленный борщ…
Домой, в Суходол, возвращались молча. Демидов сидел с прикрытыми глазами. Андрей решился: приедем, – поговорю с Саней… А о чём говорить – не знал. Что, – вот так взять и сказать: так мол и так, Демидов: целовался я у Мельниковых – по пьянке – не с твоей Танюхой… С кем – так и не знаю, но не с Татьяной, – точно. А если у Сани с Танюхой своё что-то?.. Чего ж лезть с дурацкой исповедью про поцелуи в тёмном коридоре…
А вышли из машины, Танюшка обвилась вокруг Саньки, при всех целовала его, гладила ладошками лицо, плечи, всхлипывала и что-то говорила, – такое жалкое, обиженное, совсем девчоночье, и одновременно – по-женски горькое…
Люба тоже подошла к мужу. Крапивин, конечно, не ждал, что она, как Танюха Демидова, обовьётся вокруг него хмелинкой, но такой холодной Любаниной сдержанности устало удивился. А когда обнял Любашу, она вдруг прижалась к нему, словно защиту искала, – от чего-то непонятного… Андрей взял в ладони её побледневшее личико, поцеловал прикрытые глаза:
- Всё хорошо, Любань. Я на дежурство.
Чуть слышно, как-то обречённо, Люба прошептала:
- А ты не можешь… не идти сегодня…
Андрей с тревогой всматривался в её лицо:
- Любань!..
- Мне бы сказать надо, Андрюша…
- И мне, Любонька… Я тоже хотел сказать тебе. Утром поговорим.
А когда поздним вечером Дорохов постучал в окно, Люба открыла ему дверь. Потому что там, у горноспасательных машин, ей показалось, что Татьяна была первой, кого увидел её командир, когда они вернулись с «Савельевской», первой, кого ему хотелось увидеть… Если бы Андрей был сейчас дома! Она бы уже не сдержалась, – потому что завтра на «Дубравной» или на «Перевальной» что-нибудь случится, какой-нибудь взрыв или обвал, и пока дождёшься его… – трясла бы его за плечи, на весь свет бы кричала:
- Почему – Таня? Почему – Танюша, почему – соскучился! Если я – твоя жена!.. И маленький у нас… С Покрова!
А он последним вышел из горноспасательной машины, закурил, проводил взглядом Татьяну, посмотрел, как она обнимает своего Демидова…
- Проходи, – улыбнулась Любаша Димке.
А у самой колени подкашивались. Димка снял куртку, поставил на стол бутылку домашнего вина:
- По «сухарику», Любань?.. Доставай стаканы. Для смелости.
Чуть дрожащей рукой Люба поправила волосы:
- А ты кого-то боишься?
- Ну… Андрюха твой безбашенный. И кулачищи у него!..
- На дежурстве он. До утра. Дим, ты садись. – Стакан достала, порезала хлеб, колечко домашней колбасы, сало. – Ты выпей. А мне не хочется.
Дорохов прищурился:
- До чего ж ты капризная, Любань. А мне так даже нравится: Настюха моя – как солдат, команды выполняет. Надоело. – Нагловато усмехнулся, окинул Любашу медленным взглядом: – А ты, догадываюсь… даёшь жару своему Крапивину!
Димка налил полный стакан, одним махом выпил вино:
-А я, Любань, все эти ночи… и дни – о тебе думаю.
От Димкиного взгляда хотелось прикрыться, вообще, – убежать. А Дорохов выпил ещё, обнял Любашу, стал целовать её шею, сжал грудь:
- Как там у нас? Всё в порядке, три дня прошли? – Полез рукой под лифчик, мял соски: – Ох, Любка! Какая же ты!..
Люба еле сдержалась, чтоб не заплакать от острой боли: грудь наливалась, соски болели, и только когда Андрей трогал их пальцами, губами ласкал, боль проходила, и становилось так хорошо-хорошо…
Димкина ладонь скользнула ниже. Любаша отвела его руки, поднялась. Усмехнулась:
- Тебе прямо – всё и сразу. Сам же говоришь: я капризная.
- Так я ж – любой каприз, Любаня!
-Дим, не сегодня. Тут ко мне, уже вечером, Лена Маркова забегала. Говорила, сменами пришлось поменяться, и ей на подъём в третью идти. Малого, сказала, приведёт, – Игорь её тоже в четвёртую, а Даньку не с кем оставить.
Димка озадаченно присвистнул: у Ленки Марковой язык – как у собаки хвост. Настёне завтра же станет известно, что горного мастера Дорохова ни на какой участок никто не вызывал…
- Ну, ты даёшь, Любань!.. Ленку не знаешь? Утром же всему посёлку известно станет, что я у тебя был.
Люба перевела дыхание, плечиками пожала:
- Вот и говорю: пора тебе, Дим. – Обеспокоенно выглянула в окно:– Ты давай, чтобы не столкнулся с Леной.
Дорохов сунул в карман недопитую бутылку:
- Увидимся когда, Люб?
- Дим, увидимся. Ты иди.
Дорохов вышел.
Люба опустилась на диван, прижала ладони к пылающим щекам. Тут же сорвалась, побежала в ванную. Долго стояла под тёплым душем, а оно не смывалось, – это чувство, что теперь навсегда потеряна её чистота перед Андреем. Не смывались Димкины прикосновения, и Любаша была уверена, что Андрей сразу всё поймёт и увидит…
Слёзы глотала, бесстыдные Андрюшкины поцелуи вспоминала, – целовал её, а думал, что Татьяну целует. Вот и пусть… видит!
Димкин стакан из-под вина оставила невымытым. И пепел не стряхнула со скатерти. И заколку для волос специально уронила около постели. Вот и пусть видит!
Утром, как всегда и бывало, Крапивин задержался на дежурстве. Люба поспешно собралась и убежала в столовую, – помочь Катюшке с завтраком.
К обеду Любаша вспомнила, что Тамара Евгеньевна, поселковая акушерка, уже не раз строго-настрого приказывала прийти на консультацию. В медпункте – прямо с порога – встретилась с внимательным и любопытным Татьяниным взглядом. Вспыхнула: выходит, Таня тоже беременна…
В кабинете рассеянно кивала Тамаре Евгеньевне, невпопад отвечала на её вопросы. А сама силилась прочитать неразборчивый почерк – акушерка торопливо заполняла Татьянину карту. Всё же глаза успели выхватить нужную запись: получается, срок у них с Татьяной одинаковый… Понятно, почему на Катиной свадьбе Андрей так скучал по Тане…
Продолжение далее...
Автор
Канал Полевые цветы. Дзен
#ЖизненныеИстории
Дрёмов с любопытством взглянул на жениха. Жених, как жених. Повернулся к куму:
- Почему – индюк?
Гришка угрюмо курил:
- Индюк. Они там все такие. Надулся вон… на людей не смотрит. Индюк.
К Григорию пробиралась его Галина. Свирепо щёлкнула согнутым пальцем по Гришкиному лбу:
- Чего мелешь! Какой он тебе индюк! Он инженер на тепловозостроительном! А ты буровишь, придурок, – при людях! Сам ты индюююк!
Хотя сама Галина ещё вчера и не думала сбавлять тон, когда при всех заметила, что сваха Мельниковых цены себе не сложит. Оно так и вышло: сваха всю свадьбу сидела с поджатыми губами. А сват вообще не приехал: на срочное совещание в Управление вызвали. За свахиной снисходительной любезностью не укрылось, как после этого сообщения она горделиво и значительно оглядела гостей.
В посёлке издавна принято, что к свадьбе готовятся всем миром. А при такой свахе и женихе Мельниковы, понятно, с ног сбивались. Тем более, – сочувственно переглядывались соседки: из-под белого свадебного платья свободного кроя виднелся уже заметно округлившийся Катин живот. Будешь тут бегать, жалели бабы Марию Мельникову…
Без Любаши Крапивиной, заведующей шахтёрской столовой, Мария как без рук была бы. Любаша и с горячим управлялась, и холодец под её руководством отменным получился, и котлетки – по-здешнему большие, золотисто-румяные, сочные, – залюбуешься. Сваха Мельниковых и то милостиво улыбнулась Любе:
- А положите-ка мне ещё котлетку. Хороши. Я уже одну съела почти.
Галина незаметно подтолкнула Любашу:
- Одну!.. Во брешет Мариина сваха, – третью доедает! Положи ей, Люб. Хоть узнает, что такое котлеты.
Понадобились чистые тарелки, и Любаша метнулась в дом. Темнело быстро, и в коридоре тоже было темно: в дом сегодня почти не заходили, готовили в летней кухне, и люди сидели за столами под навесами, что мужики натянули на всю улицу, от края до края, – как положено. Люба и вскрикнуть не успела, – чуть не задохнулась от долгого поцелуя взасос. Чьи-то грубовато-шершавые ладони бесстыдно шарили по голой груди – под вязаным свитерком и лифчиком, в хмельном чаду полезли в Любашины брючки. В чуть охрипшем негромком голосе – улыбка:
- Ну, чего ты, Тань! Чего ты!.. Нет же никого! И… Пьяные все давно. Ну… Один раз! Да не бойся ты, Танюха! Санька твой на смене… Их на «Зарю» вызвали, там подтопление. Ну, чего боишься! Соскучился я, Тань…
У Любы застучало в висках: муж!.. Андрей на ногах не стоял. Снова искал её губы, шептал:
-Тань! Танюшка, соскучился… сил нет.
А у Любаши перехватило дыхание, и голос пропал – ни слова не могла сказать… Не помнила, как вырвалась из Андреевых рук. Изо всех сил толкнула его ладонями в грудь. Выскочила на крыльцо, дрожащими руками поправляла выбившиеся волосы. Подозвала Надюшку:
- Сходи, Надь, за чистыми тарелками в дом. Там, на столе…
Надежда с интересом взглянула на подругу:
- Чего всполошённая такая? Испугалась чего?
- Ой, Надь… В коридоре Андрюшка мой. В дымину пьяный. А я не хочу…
Надюшка недоверчиво улыбнулась:
- Андрей?.. В дымину?.. А ты, Люб, ни с кем не перепутала его? Крапивин твой только на День Шахтёра пьёт, все ж знают! Ему ж по должности не положено, – чтоб в дымину… Это за Алёшкой моим – глаз да глаз… Я и не спускаю, – сидит вон, как огурчик… А Андрей… Ну, и… раз хочет, – Надюшка беззастенчиво прищурилась, – не такой уж и пьяный. Ладно, где там тарелки, говоришь?
Надюша вынесла гору тарелок, рассмеялась:
- Люб, и правда, – спит твой Крапивин… Прямо на полу. Отказалась, пока мужик в силе был… на ногах стоял, – в сегодняшнюю ночь ни с чем останешься…
Любаша машинально раскладывала в тарелки салат, аккуратно разрезала свадебный торт, а сама уже ничего не слышала и не видела на свадьбе… В ушах – хрипловатый Андрюшкин голос:
- Соскучился, Таань… сил нет.
Подошёл Мельников:
- Любовь Михайловна! Командира твоего домой отвёл, – чего ж мужику спать у меня в коридоре. Жёстко, да и холодно. Ты не волнуйся, – уважил, уложил, всё в лучшем виде. Вернёшься, – рассольчика стакан поставь рядом.
Люба улыбнулась через силу, кивнула:
- Спасибо Вам, Егор Васильевич!
Татьяна – младшая дочка Мельниковых.
- Ты скажи, – покачивали головами поселковые. – Дали жару отцу с матерью девчонки Мельниковых! Свадьба за свадьбой, – одна за другой, как сговорились!
Татьяну замуж отдали зимой. Неожиданно: младшую – прежде старшей. Да ещё и за другого, – не за того, с кем встречалась Танюша уже почти год. А ждала Таня, когда после учёбы командиром горноспасательного взвода в Суходол вернётся Андрей Крапивин. Вернулся Андрей, и потемнела лицом Катерина, старшая сестра: это что же получается! Танька раньше её замуж выйдет!.. А её Толик не спешит предложение делать, объясняет, что назначения ждёт на новую должность… А сам – Лидке из техотдела улыбается. И тут ещё тётя Тося Игнатьева сочувственно улыбнулась:
- Смотри, Катя! Если младшая сестра раньше тебя замуж выйдет, – тебе вообще не бывать замужней. Примета такая. Давняя, проверенная. Ты поторопись.
А как торопиться, если Толик не говорит о свадьбе… Не самой же ему предложение делать. И Катерина сама не поняла, как подошла к Андрюшке Крапивину, – он ждал Татьяну у калитки… Не помнила, как с таинственной усмешкой заглянула Крапивину в глаза:
- Не спешишь ли со свадьбой, Андрей?.. Татьяна у нас – ветреница. Молодая совсем, только-только восемнадцать отметили. Пока ты учился, её Саня Демидов встречал-провожал, – ты не знал, да? Ты сначала поинтересуйся, что там… и как у них с Демидовым. А потом – свадьбу. Только, Андрюш!.. – Катя умоляюще сложила руки: – Таньке не выдавай меня. Обидится сестра.
Обидеть сестру Катерина не хотела… Просто надеялась, что Толик Агеев вот-вот дозреет до предложения… Просто ей надо было это время, – пока Крапивин выяснит, что у Таньки с Демидовым, смотришь, Толик соберётся замуж позвать… А что там выяснять! Катя сама слышала, как Танюшка вздохнула, даже за руки Саню взяла, по-девчоночьи жалостливо призналась:
- Сань!.. Ты самый лучший! Но я другого люблю. Я Андрея жду. У нас с ним свадьба будет осенью. На Покров.
С Демидовым Андрей не стал ничего выяснять. Саня тоже служил в горноспасательном взводе, – виделись каждый день. Демидов молчал. Андрей лишь однажды встретил его угрюмый взгляд, – с каким-то тяжёлым вопросом. Усмехнулся: видно, права Катерина… Решила ветреная девчонка двоим голову поморочить. И просто перестал приходить к Татьяне.
Танюшка тайком плакала. Стыдилась, что бросил её Крапивин… Катя тоже волновалась, но убеждала себя: помирятся!.. Ведь у Татьяны и Демидова ничего не было, – кроме того, что Саня давно влюблён в неё… По-настоящему испугалась, когда приехала домой из Луганска и прямо на свадьбу попала: Андрей Крапивин женился на Любаше Савельевой, – в самый Покров.
А зимой Таня заявила родителям, что выходит замуж за Демидова. Они с Саней пришли к ужину, даже бутылку шампанского принесли. Мать с отцом переглянулись: что за спешка такая!.. Да и непривычно, – зимой свадьбу. Осень на то есть. А Танюша рассмеялась, к Санькиному плечу прижалась:
- А я беременная! Скажи им, Сань!
Санька вспыхнул под строгим взглядом Мельникова.
Ну, и сыграли свадьбу, – всё равно отдали Мельниковы младшую дочку раньше старшей. Никакой беременности, конечно, не было. Весной Татьяна отмахнулась:
- Показалось.
***
Ещё сквозь сон Андрей подумал: рассольцу бы!.. Улыбнулся, привычно и властно потянулся обнять Любашу. По всему телу разливался жар, медленно поднималась его сдержанная сила – от сладкого предчувствия таких желанных, глубоких толчков… Любаши рядом не было. Андрей приподнялся, в два глотка выпил огуречный рассол. В наслаждении прикрыл глаза, решил, что ничего вкуснее этого рассола сроду не пил. Ох, какая ж ты у меня умница, Любаня… Позвал:
-Люба!
Жена заглянула в дверь спальни.
- Любаша! Любонька моя, ну что ж ты, – чуть свет убежала… – Андрей встревоженно присмотрелся к усталому личику жены, к припухшим, потемневшим векам: – Люб! Ты плакала?
Люба покачала головой:
- Устала я… Только вот со столов убрали, посуду перемыли.
- Да ты и не ложилась! – Андрей поднялся, подхватил Любашу на руки.
В постели она прижалась к нему, притихла… Плечики Любины под его ладонями как-то горестно и жалко вздрагивали. Была Любаша стыдливо-послушна его ласкам, – как во все их ночи, с самой первой, после свадьбы… Может, из-за этой Любиной покорности и вспомнил он однажды Танюху Мельникову.
Танюшка – почти девчонка, недавно школу окончила. Крапивин замечал откровенные Танины взгляды, улыбку скрывал: мала ещё! Напридумывала себе, – про любовь! При встречах с девчонкой делал строгие глаза. А Танюша сама в любви призналась. В то утро в первой лаве рвануло, – совсем неожиданно: по метану лава считалась малоопасной, до сих пор здесь было благополучно и спокойно. А тут – таким угрожающим предупреждением, напоминанием – о той самой любой секунде… Горноспасатели справились, – пожару, что был следствием взрыва от выброса угля, не дали распространиться. Мужиков – всю четвёртую смену – по запасному выходу вывели в ближайшую выработку со свежей вентиляционной струёй, потом подняли на поверхность. Саня Демидов чёрной ладонью вытер лицо, от чего оно ещё больше потемнело. Командир отделения, Мишка Ивашин, ухмыльнулся:
- А скажи, Демидов!.. Показалось же, что... в общем, что… – Мишка выматерился: – п…ц подкрался, незаметно так. Ты, смотрю, загоревал, что Таньку не увидишь больше? – Подмигнул мужикам: – А в какую детсадовскую группу она у тебя перешла?
Тогда Крапивин с Демидовым почему-то встретились глазами… Андрей кивнул мужикам:
- Через полчаса буду.
А сам спустился к Донцу. Сбросил форму, нырнул. В прохладной воде смывал с лица и коротких светлых волос угольную пыль и копоть. А вышел на берег – упал лицом в мохнатые шарики клевера. После гулких звуков забоя не совсем верилось в прибрежную тишину. Хмелел от сладковатой свежести клевера, и берег от этого пружинисто покачивался. На какое-то мгновенье Крапивин устало и счастливо забылся, – всё же Мишка Ивашин прав: когда горноспасательные машины летят к шахте, - не знаешь, увидишь ли снова… услышишь ли, скажешь ли то, что хотел. Поэтому сейчас, в полудреме, Крапивин благодарно поглаживал ладонью клевер и речную мяту. И вдруг расслышал земляничный запах. Чья-то ладошка прикоснулась к его волосам. Андрей приподнял голову. Татьяна протянула ему стебелёк со спелыми ягодами. Крапивин вспыхнул, быстро сел, нашарил рукой сброшенные брюки, – не в трусах же перед девчонкой оставаться!.. А когда оделся, Танюшка положила ладошки ему на плечи, смело сказала:
- Я люблю тебя. Давно.
Крапивин усмехнулся, – чтобы скрыть свою неожиданно застенчивую растерянность:
- Это ж когда – давно? С пелёнок, что ли?
Таня рассмеялась:
- А ты как думал!.. Давно – это всегда. И – навсегда.
Андрей опомнился, строго брови свёл:
- Не выдумывай, Татьяна. – Кивнул девчонке: – Давай. Я во взвод.
С этого дня Андрею почему-то стыдно было смотреть на Саню Демидова. Вспоминал земляничный стебелёк и… Танюшины ладони. А Саня хмурился.
Потом Крапивина отправили на учёбу. Танюша серьёзно сказала:
- Я буду тебя ждать. И ещё, – я твоей женой буду.
Андрей обнял девчонку, улыбнулся:
- Ты вот вырасти сначала. Потом разберёмся. Может, за другого замуж захочешь.
- И вырасту! К следующей осени, к Покрову, и вырасту. И тогда у нас будет свадьба. А кроме тебя, мне никто не нужен.
Не заметил Крапивин, как потянуло его к Танюше. Когда бывал в посёлке, приходил к калитке Мельниковых, набирал в горсть мелких камешков. Как пацан, в Танино окошко бросал. Танюшке нравилось это, – что он камешки бросает. Она выбегала к Андрею, и они шли в степь. Почти до зари целовались. В предутреннем тумане колыхались ковыльные волны, и Танюшка счастливо и беззастенчиво шептала:
- Как хорошо, Андрюшенька. Ой, как хорошо! Я ещё хочу.
Крапивин берёг девчонку, – кроме поцелуев, ничего не позволял себе. Таня сама однажды взяла его руку, положила себе на животик, в самый низ, дыхание затаила. Андрей не сдержался, полез ей в трусики. Степь закружилась, когда он пальцами почувствовал невыразимо трепетную девчоночью нежность. Но Андрей тут же пришёл в себя, – потому что колени её как-то жалко дрогнули. Откинулся в ковыльную волну, прикрыл глаза. Таня коснулась губами его повлажневшего лба:
- После свадьбы, да, Андрюша?
Отцу с матерью Таня сказала, что осенью у них с Крапивиным свадьба. Отец отмахнулся:
- Не на ком Крапивину жениться! Нашлась мне невеста.
Мать головой покачала:
- Не терпится? Успеешь. Старшую сначала надо замуж отдать.
В общем, к Танюшкиной обиде, выходило так: какая там свадьба!..
Только Катерина, когда домой приезжала из города, – она уже три года работала делопроизводителем на тепловозостроительном заводе, – смотрела на сестру задумчивым взглядом…
А на Покров в посёлке и правда была свадьба. Командир горноспасательного взвода Андрей Крапивин женился на Любаше Савельевой. Таня тоже пришла на свадьбу, подошла к жениху с невестой, протянула Любе букет белых хризантем. Потом, когда невеста танцевала с отцом Андрея, а Крапивин поднялся из-за стола, собрался покурить с мужиками, Таня тронула его за плечо:
- А можно мне потанцевать с … чужим женихом?
Танцевали молча. Лишь в конце танца Таня подняла на Андрея глаза:
- Андрюша, это навсегда?
- Навсегда. – Андрей заставил себя улыбнуться: – А тебе всё же подрасти надо, – чтобы разобраться, за кого ты замуж хочешь. Саня Демидов подождёт, пока ты вырастешь.
-Демидов?.. – от удивления Танины ладошки упали с Андреевых плеч.
А мелодия уже отзвучала, отец подвёл к Андрею Любашу. И откуда-то возник Демидов. Только Танюша не заметила Саню, долгим взглядом провожала Андрея с невестой…
Любочка оказалась желанной и очень родной, – с первого дня. А в поселке их свадьбе удивились. Всё и правда случилось очень быстро. Как-то проверяли в третьей лаве работу газоанализаторов. Поднялись на-гора, Ивашин сладко потянулся:
- Мне для счастья, мужики, Любкиного борща сейчас не хватает. Ну, никак моя Алёнка не научится такой готовить. Честно говоря, у неё только картошка «в мундирах» неплохо получается… Вы как хотите, мужики, а я в столовую. Что я, – борща не заслужил!
Шахтёрской столовой Любаша заведует недавно. А тогда она была просто поваром, и про борщ – это Ивашин не преувеличил. Крапивин случайно поднял от тарелки глаза… Люба смотрела на него с такой внимательной, чуть грустной улыбкой, что Андрей на секунду замер. И, когда мужики уже вышли покурить, он подошёл к Любе, просто и серьёзно сказал:
- Выходи за меня замуж. Свадьбу на Покров сыграем.
Смелую Танюшкину любовь словно унесли ковыльные волны. Андрей теперь не представлял, как можно было жить, – без его забот о Любаше, без послушной и застенчивой её нежности. А зимой Татьяна вышла замуж за Саню Демидова. Вполне ожидаемо, но что-то на неуловимый миг сжало сердце. Может, оттого, что Демидов не взглянул на командира, когда приглашал мужиков на свадьбу… И вообще, – вместо объяснимого счастья в Саниных глазах притаился какой-то холод. И холод этот обещал Крапивину упорную и долгую вражду.
В день Саниной и Танюшкиной свадьбы надо было спуститься в забой: на участке заметили превышение уровня метана, и надо было срочно разобраться в причине этого. Конечно, Ивашин сам легко справился бы… Но в шахту отправился командир:
- Гуляйте, мужики. Сам разберусь.
Просто не хотелось соглашаться с Саниными глазами…
***
Горноспасатели посмеивались над командиром взвода: после свадьбы уже полгода прошло, а Крапивин до сих пор тайком на часы поглядывает, ждёт, когда Любашу свою увидит. Как-то целый день работали на «Дубравской» – тестировали аппаратуру подземной горноспасательной связи. В Суходол возвращались, когда над притихшей степью усталой густой синевой заколыхался вечер. Крапивин попросил водителя притормозить. Выскочил из машины, быстро сорвал несколько крупных ромашек. Бережно сунул их в нагрудный карман. Ивашин задумчиво головой покачал:
- Командир! А ты точно к Любке своей, на ужин, торопишься?.. Ромашки тут при чём?
И в хмурых глазах Сани Демидова– кроме неясной, но уже устойчивой враждебности к Андрею – тоже мелькнула какая-то угрюмая недоверчивость. Но ромашки были для Любаши, для неё одной. Андрей на секунду склонил голову к цветам. Сквозь нежную ромашковую горьковатость почувствовал запах угольной пыли, – будто оттуда, из шахтной глубины, своим дыханием уголь касался белых трепетных лепестков.
С Татьяной почти не виделись. Однажды встретились на крестинах у Ивашина, – крестили Мишкину младшую дочку. Мужики – кто с улыбкой, кто с откровенной завистью – кивали своим жёнам на Танюшу Демидову: посмотри, мол… Поучись! Молодая совсем, а с мужа вон пылинки сдувает, каждое его желание без слов, по взгляду, угадывает… Танюша и правда не отходила от Сани, за столом прижималась к его плечу. Не успевал Саня протянуть руку к хлебнице, – Татьяна тут же подавала ему кусочек хлеба. Саня гладил своей рукой Танюшину руку, а сам хмурился. Так вышло: одновременно с Крапивиным рассмотрели они в Таниных заносчивых глазах так и не прошедшую обиду…
А потом, на Катиной свадьбе, случалось так, что Таня постоянно оказывалась рядом с Андреем. Помогала соседкам и крёстной разносить тарелки с горячим и салатами, подвала чистые рюмки, и всегда – на ту часть стола, где сидели мужики из горноспасательного взвода. Крапивин с невольным интересом провожал её глазами. И Танюша на мгновение оглядывалась, усмешку скрывала. Успевала в его глазах заметить грустноватое удивление: а ты и правда выросла!.. Ещё красивее… и смелее стала!
В Танюшиных движениях, самых неприметных, чувствовалась теперь мягкая медлительность… а ещё – такая сокровенная отзывчивость на Санькины ласки, догадывался Андрей …
Как здесь всегда бывает на свадьбах, к вечеру уже не требовалось включать музыку: её всё равно не слышно было, потому что к этому времени поселковые гордо, с присвистами, распевали на всю окрестную степь:
- Маарууся!.. Раз!.. Два!.. Три!.. Калина, чеернявая дивчина в сааду ягоды брала!..
Потом сидели в обнимку, про батьку атамана пели… И никто не обратил внимания, что невестина сестра, когда пробегала мимо командира горноспасательного взвода, всего на секунду прижалась к нему. И слова Танины никто не услышал:
- Люблю. Как любила, так и люблю. Одного тебя.
И снова хлопотала у свадебных столов, на Андрея не смотрела, лишь таила счастливую улыбку… А он почему-то не отодвинул стакан самогонки, что с горестным вздохом налил ему проходчик Гришка Семистяга, сосед Мельниковых:
- Хорооша была Катюша!.. А в мужья... Ну, чисто индюк ей в мужья достался! Давай, командир, за Катькино счастье выпьем! Чтоб жилось им… чтоб хотелось… и моглось.
И Алёха Дрёмов подсел, – с начатой бутылкой самогонки… Крапивин задержал Таню за руку, негромко сказал:
- В дом зайди…
И сам через пару минут поднялся на крыльцо. А в тёмном коридоре его совсем разморило. Чтоб не так шатало, облокотился о стенку. Непослушными пальцами достал сигареты. А потом в головокружительном чаду целовал Любашу свою… и Таней её называл.
После Любашиного рассола его желание – как хотелось ему смелой и откровенной Танюшиной отзывчивости на ласки!.. – казалось ему бесстыдным сном, который надо забыть. Чтобы и тени в глазах не осталось, чтоб случайно не догадался об этом сне Танюшин муж, Санька Демидов…
А Люба с этого дня загрустила. Как-то устало, безразлично молчала… На тревожные Андрюшкины расспросы плечами пожимала. Уже несколько раз пришлось Андрюхе мужественно есть немыслимо пересоленный борщ. Однажды заглянул на кухню, – Любаша как раз на завтра борщ готовила. И как раз солила… Сама не замечала, как сыплет соль, – ложку за ложкой. Андрей подошёл к жене, забрал банку с солью, осторожно улыбнулся:
- Любань! Соли, наверное, достаточно?
А Люба не поняла.
… Был у Андрея друг. Здесь, в шахтёрском посёлке, совершенно не воспринималась любая сентиментальность. Крапивин, как и все, считал, что сопли – это лишнее в любом деле. Но Димку Дорохова считал не просто лучшим другом, а – единственным. Впрочем, не для одного Крапивина это было так сокровенно и важно. Каждый, кто спускался под землю, должен был знать: там, на-гора, куда поднимутся после смены, есть не только воздух с запахом степной полыни и донника. Так же, как воздух, там был дом. Жена, сынок с доченькой. И, как воздух, должен быть друг. («На-гора» - самое шахтёрское, очень донбасское слово. Означает – на поверхности шахты. В древнерусском языке слово «гора» обозначало «наверху», – примечание автора).
С Димкой дружили ещё с седьмого класса, – с тех пор, как стали считать себя мужиками, потому что уже умели отличить одну марку угля от другого, запросто рассуждали, чем отличается горнопроходческий комбайн от добычного, и – разбуди среди ночи – безошибочно называли грузоподъёмность шахтной клети (шахтная клеть – транспортная кабина для спуска-подъёма по наклонному или вертикальному шахтному стволу, – примечание автора). Димка Дорохов был почти отличником, и троечник Крапивин очень уважал Димку, – за каждую его пятёрку… Умел не замечать скучноватую Димкину осторожность, прощал завистливость, – потому что у них с Дороховым получалось понимать друг друга лишь по взглядам, и слышать – сердцами… Всё это привычно скрывалось за бесшабашной шахтёрской грубоватостью, но – было.
Как-то получилось, что после школьного выпускного из-за своей ненужной осторожности Димка остановился на том, что по журавлю нечего грустить, – хватит синицы в кулаке. И, хоть собирались с Андрюхой Крапивиным на горный факультет универа, Дорохов, втайне от друга, отвёз документы в технарь: надёжнее и увереннее. И – тоже тайком – свысока посмеивался над Крапивиным: в аттестате – добрая половина троек, какой университет!.. А Андрюха с самой зимы пыхтел над физикой и русским, – с математикой дела были получше, – и всё же поступил на горный факультет. А перед этим узнал про техникум. В отчаянии затряс Димку за плечи:
- Дим, да как же это! Я думал, – вместе будем! И потом, на шахте!..
Дорохов снисходительно усмехнулся:
- Да будем мы вместе. Ты ж тоже в технарь придёшь. Ну, съезди в универ, прогуляйся. В Донецке побываешь, людей посмотришь. А в сентябре, Андрюх, увидимся.
А Андрюхе так хотелось – и верилось,– чтобы Димка обрадовался его поступлению на горный! Казалось, Димка гордится им, Андрюхой Крапивиным, другом своим. И отчаянно не замечал почти не прикрытую Димкину зависть…
Конечно, без Димки было плохо. Но Андрей был уверен, что у Димки и без университета всё в порядке: ему, Андрюхе, ещё учиться и учиться, а Димка с отличием технарь окончил, уже горным мастером работал… И теперь Андрей – помимо привычного уважения – относился к Дорохову как к старшему, хоть были они ровесниками.
Тем более, – Димка вскоре женился. А когда Крапивин начинал служить в горноспасательном взводе, Димкина малая уже в садик ходила.
После учёбы на дополнительных курсах Андрея назначили командиром горноспасательного взвода И снова Крапивин не видел всполохов зависти в Димкиных глазах. И, когда на Любаше Антипиной женился, улыбнулся Димкиной, – как был уверен Андрюха, – шутке:
- Ну, Крапивин, ты жжёшь! Жениться тоже надо уметь, – это ж о тебе!
А Андрею ничуть не важно было, что Любашин отец – главный инженер, первый заместитель директора шахтоуправления… Просто, когда они с мужиками метелили в шахтёрской столовой Любашин борщ, а он поднял глаза от тарелки и вдруг вспомнил, что так внимательно и грустно Люба смотрит на него при каждой их случайной встрече… И стало ясно: Любаша будет его женой.
… Всё-таки – друг есть друг. Особенно, – такой, как Димка, единственный. Димка заметил, что Крапивин после дежурства во взводе теперь не сразу домой идёт. Всё чаще сидит с мужиками в «Угольке» – поселковом кафе. Вроде бы и не пьёт, – так, рюмку-другую, а глаза туманные. Дорохов тоже заглянул в «Уголёк». Как и Андрюха, лишь приподнял полную рюмку. Когда закурили, негромко спросил:
- Андрюх! Всё в порядке? Чего пасмурный такой?
***
Как хорошо, что Димка зашёл! Андрей даже лицом посветлел, Димкину руку молча сжал. Кивнул:
- Давай, Дим, выйдем. Пройдёмся к Донцу?
Сидели на берегу, камешки бросали, по-мальчишески радовались, если камешки долго подпрыгивали по воде… Андрей был благодарен Димке, – за то, что не расспрашивает, просто ждёт, когда друг сам заговорит.
-Дим! – Андрей сорвал какой-то высохший пахучий стебелёк, мял его в пальцах. – Любаша моя…
Дорохов молча закурил.
- Любаша моя, Дим… Загрустила что-то. Молчит. И я не знаю, почему.
Димка усмехнулся:
- Не знаешь?.. А на недавней свадьбе… Кто на младшую Мельникову пялился? Прежнюю любовь вспомнил? Или – и не забывал?
Андрей вспыхнул. Димка размахнулся, далеко забросил меловой камешек. Сочувственно вздохнул:
- У вас с Любкой свадьба такой скороспелой была. Чего ж ты ждал? Любви?
Андрей взъерошил свои короткие волосы, вскинул потемневшие синие глаза:
- Я, Димка, Любаню люблю. И она меня…
- А чего раскис? Я же вижу. И с Таньки на Катерининой свадьбе глаз не спускал. Надо ж, что Санька Демидов со своим отделением в тот день на «Заре» подтопление ликвидировал. Лучше б на свадьбе Танюху свою сторожил, – ты б не пялился тогда… на чужую жену.
- Да не пялился я, Димка. Просто смотрел… Изменилась она, – как за Саньку замуж вышла. Ну, и… выпили с мужиками. Нахлынуло. А потом – смутно помню… – Андрей обхватил голову руками.
- И удивляешься, что Любка твоя загрустила. Не думал, что про Татьяну она догадывается?
- А про что догадываться, Дим… С Татьяной у нас и до нашей с Любаней свадьбы ничего не было. За Саньку она девчонкой вышла. Ну, не будет же Любаша молчать целыми вечерами, – из-за того, что я пару раз взглянул на Танюху! Другое меня, Дим, тревожит… Может, приболела она… болит что. А мне не говорит. Думает о чём-то, – сама. И с лица спала. Есть не хочет… и бледная.
- Довёл ты бабу, – покачал головой Дорохов. – Поспешил ты, Андрюха, с женитьбой. Любке голову вскружил, – с твоими глазищами… и с курчавой грудью, – у тебя ж привычка: рубаху не застёгивать, – это нетрудно. Детей нет у вас. Может, пока не поздно… Ну, раз не складывается.
Андрей прикусил сухой стебелёк:
- Дим, я без неё… без Любаши, жить не могу.
Димка пожал плечами:
- Смотри сам. – Со спокойной уверенностью в том, что уж у него-то всё и всегда происходит правильно, добавил: – Я бы так не смог, – чтоб Настюха моя молчала.
А через несколько дней, после совещания у директора шахтоуправления, Дорохов подошёл к Крапивину:
- Сказать тебе хочу. Есть пара минут?
Андрей кивнул. Вышли на улицу. Димка закурил, протянул пачку Крапивину:
-А всё просто, Андрюх. Похоже, Любка твоя беременная.
Андрей уронил сигарету.
- Потому и бледная: у них поначалу всегда так, – со знанием дела объяснил Дорохов.
Андрею явно не хватало воздуха:
- А ты… откуда это?.. Про Любаню?
- Настюхина сестра, Дашка, на учёте у акушерки стоит, – беременная она, вторым. Ну, и рассказывала Насте, что на днях Любашу твою видела. Что Любка тоже у акушерки была.
Сутки дежурства показались Крапивину вечностью. Самой бесконечной. Без конца курил. Мужики переглядывались: командир будто не слышал ничего… и никого не видел. Целый день, до вечера, сам машины проверял, только ключи без конца ронял. Ночь спокойной выдалась, без тревоги. К рассвету на степь опустился туман – такой чисто-белый, что аж светился. Андрей вглядывался в темнеющий сквозь туман террикон, прикрывал глаза: от тумана запах угольной пыли тоже казался чистым и ещё больше пресным.
А… если Димка прав? Как мальчишка, загибал пальцы, счастливо считал: уже летом… И очень хотелось прижать к себе Любашу, поднять её на руки…
А дома Люба безразлично усмехнулась:
- Откуда ты взял?
Андрей растерялся: не будешь же повторять Димкины слова про акушерку. Обнял жену:
- Мне так хочется, Люб… Сына. Или дочку. Вообще, – двоих. Или троих.
- Нет.
- Нет?.. – Это короткое Любашино слово равнодушно сыпануло за шиворот горсть колючего инея с вишнёвых веток.
- Нет. Тебе показалось.
… А было – да. Просто от такой неожиданной обиды, что горше полыни оказалась, Люба растерялась. Ещё там, в кабинете акушерки. Тамара Евгеньевна улыбнулась:
- Ну, вот. Кто ж командовать-то будет, – приготовлением борщей и лапши в шахтёрской столовой? Ведь не меньше года дома просидишь, Любань. Восьмая неделя у тебя.
Восьмая… Ну, да, с Покрова. Как раз год – после их с Андрюшей свадьбы. Этот Покров выдался совсем тёплым. Андрей с дежурства вернулся, и они уехали на самый край степи, где начиналась Журавлиная балка. Нежной горьковатостью кружили голову высохшие белые соцветия тысячелистника. По склонам балки разбежались низкие терновые кусты, матово синели россыпью спелых ягод. Андрей набрал их целую горсть. Они ели сладковато-терпкие ягоды и целовались. Руки Андрюшкины бесстыдно лезли ей в брючки, а она испуганно оглядывалась:
- Андрюш, люди же! Смотри, воон… – тоже тёрн собирают. – Умоляла: – Ой, Андрюш! Не надо! Давай дома.
А у самой от счастья дух захватывало, когда он касался… – как на качелях, когда высоко-высоко… В Андрюшкиных глазах туманилась, густела синева, а он улыбался, – как упрямый мальчишка:
- До дома далеко… А я сейчас хочу, здесь. А потом ещё и дома.
И подхватил Любашу на руки, понёс в машину…
И это было совсем недавно, на Покров… А потом у Мельниковых была свадьба. И в тёмном коридоре пьяный Андрей целовал её… и Таней называл.
Поэтому сейчас у неё получилось так равнодушно ответить Андрею: нет. Нет – даже не из-за такой неожиданной, безысходно-полынной обиды. Люба не столько себя жалела, как тот тёплый и светлый день, и сладкую терпкость терновых ягод… И Андрюшкино мальчишеское упрямство.
При муже она сдерживалась, – откуда-то бралась совершенно необъяснимая гордость, что ли… А когда Андрей уходил на дежурство, Люба плакала, – потому что до сих пор слышала его чуть охрипший в хмельном чаду голос:
- Ну, чего ты, Тань…
Нет – потому что Любаша уже знала, что делать. Только бы сил хватило, – не любить Андрея…
На днях у шахтоуправления встретились с Андрюшкиным другом, Димкой Дороховым. Утром Любовь Михайловна вышла из кабинета помощника директора по снабжению, – надо было решить вопрос с поставкой продуктов . На крыльце кивнула Димке, торопливо сбежала по ступенькам. А Дорохов догнал её, заступил дорожку к шахтёрской столовой:
- Как живёшь, Любаша? Гляжу, что-то невесёлая ты. – Прищурился: – Андрюха не обижает? С него станется! – Димка вздохнул: – Не понимает Крапивин, какое сокровище ему досталось… не ценит. Да тебя ж – на руках надо!..
Люба отмахнулась:
- Спешу я, Дим. Машину на базу надо отправлять, накладные не подписаны.
А среди дня вдруг вспомнила Димкин прищур… И слёзы глотала: вот и пусть Крапивин узнает, как это… Как она узнала, – когда он целовал её… а хотел целовать Татьяну. Вот и пусть узнает. В маленьком посёлке ничего не утаишь, и Андрею нетрудно будет узнать…
Следующим утром, будто случайно, дождалась Дорохова у шахтоуправления. Улыбнулась:
- Дим, мне в город надо. Крапивина разве дождёшься. Уехали на «Верхнереченскую», – вентиляцию, что ли, в новой лаве проверяют… (лава – очистная горная подземная выработка, в которой производится добыча угля, – примечание автора). А мне срочно надо!
Дорохов чуть растерялся. Окинул Любу внимательным взглядом:
- Ну… Это – как договоримся, Любань. У Андрюхи разрешения спросила?
- Не спросила. И спрашивать не собираюсь. Так отвезёшь? Ты свободен после обеда?
-Ну… Как договоримся!
Димка задумчиво смотрел Любаше вслед. Усмехнулся: а ты, Андрюха, говорил, что загрустила Любаня твоя. Выходит, не всегда удача готова улыбаться тебе. И так, – сколько улыбалась: когда ты, троечник, на горный факультет универа поступил… Когда командиром горноспасательного взвода тебя назначили, когда на Любке женился, – так предусмотрительно! А чего ж! – Антипин, Любашин отец, гарант дальнейших жизненных успехов! Слышно, Скворцова в Управление переводят. Ну, а директором шахтоуправления, понятно, Антипин будет. Конечно, у тебя своё начальство, кто ж говорит… Но с таким тестем любое начальство будет понимающим и сговорчивым… Получается, Крапивин, ты сам не сумел удержать свою удачу…Решил, что уже всё в твоих руках? А Любка, похоже, выскользнула.
***
С делами Любаша справилась быстро. Дорохов встретил её около машины, улыбнулся:
- Ну, что, Любань! Посидим где-нибудь, раз выбрались?
- Ты ж за рулём, Дим.
- Так я – минералочки. А ты, чтоб настроение поднять, – за себя, ну, и за меня малёхо.
- Ой, нет, Дим. Не хочется.
Дорохов со знакомой усмешкой прищурился:
- А говорила, Любань, что назад торопиться не будешь.
Любе хотелось сжать голову руками: ой, что же я делаю!.. Ой, Андрюша!.. Но тут же вспоминала, как Андрей целовал её, свою жену, а называл её Таней, и целовать хотел Татьяну… Вспоминала о своём намерении, – чтобы Андрей… чтобы ему было так же горько, как ей, – все дни после свадьбы у Мельниковых…
Неуверенно улыбнулась Димке:
- Не тороплюсь я. Только ни пить, ни есть не хочется.
- Ну… Тогда поехали, – вздохнул Дорохов.
Около Журавлиной Балки остановился. Положил руку на Любину коленку:
- Люб! Мы ж не дети.
Люба сняла Димкину руку.
- Дим! Увидят. Вон, машина чья-то… – Говорила сбивчиво, комкала слова: – Я, Дим, не хочу, чтоб Настя твоя узнала. Зачем это…
- Ну, Настя моя порядок знает. И шум поднимать не будет. У нас образцовая семья.
Дорохов откинул спинку сидения, нашёл Любанины губы. Люба с неожиданной силой уперлась ладошками в его грудь,взглянула умоляюще :
- Дим, давай не сейчас.
Димка ухмыльнулся:
- Понял. Три дня подождать?
Люба поправила растрепавшиеся волосы:
- Ну… да.
- А я ж подожду, Любань!
- Ну, вот и увидимся.
В посёлке попросила Димку остановиться у шахтёрской столовой:
- Мне ещё надо документы посмотреть.
Поспешно взбежала на крыльцо, оглянулась. С облегчением помахала Дорохову рукой, пообещала:
- До встречи.
А у себя в кабинете села за стол, уронила полыхающее лицо в ладони:
- Что же я делаю… Нет, не смогу.
Просматривала накладные, меню на следующую неделю. Домой шла, когда уже смеркалось. В свежести первых снежинок дышала степь высохшей полынью и донником. Деловито и привычно гудела шахта, над копром вспыхнул огонёк. В Димкиной машине и потом, в кабинете, у Любаши кружилась голова, – будто исчезла какая-то надёжная опора, держаться не за что… и ты вот-вот сорвёшься в неизвестную, пугающую пропасть… А сейчас так хорошо было идти в этой чистой и радостной свежести. И очень хотелось, чтоб – как тогда, на Покров… Склонить лицо к Андрюшкиным ладоням, брать губами ягодку за ягодкой. Оказывается, вот чего ей хочется все эти дни,– терпковатой терновой сладости. А ещё Любаша думала, что утром Андрей вернётся с дежурства, и она скажет ему про ребёночка.
И увидела машину Андрея – там, где заканчивалась тополиная аллея, что вела от шахтоуправления к поселковой улице. Андрей с Татьяной стояли рядом с машиной. Таня прижалась лицом к Андрюшкиной форменной куртке, а он осторожно гладил Танины волосы с запутавшимися в них снежинками…
Дома Любаше хотелось тут же собрать вещи… или даже просто так, вот как стоит, – уйти к родителям. Не раздеваясь, присела на диван. Бездумно и устало смотрела в тёмное окно. А слёз не было… Усмехнулась, вспомнила, как перед их с Андреем свадьбой Маринка, двоюродная сестра, головой покачала:
- Ой, смотри, Люб… Он же, Крапивин твой, Таньку Мельникову в степь катал. И она всем говорила, что замуж за Андрея выйдет.
Знала Люба, что Танюшка Мельникова влюблена в Андрея. И понимала её, – потому что сама была готова следы Андрюшкины целовать. Но в тот день, когда Крапивин с мужиками из горноспасательного взвода шумно ввалились в столовую, расселись за столом и попросили по тарелке борща, вдруг сбылось… – потому что Андрей поднял глаза и увидел затаённую грусть в Любашином взгляде. И дождался, когда мужики выйдут покурить. Подошёл к Любе и сказал:
- Выходи за меня замуж. Свадьбу на Покров сыграем.
И больше ничего не надо было, потому что всё сбылось. А Маринка просто не знала, как всё случилось, не знала, что после этих Андрюшиных слов больше ничего в мире не имело значения… И целый год – с Покрова до Покрова – было счастье. А он, выходит, про Татьяну думал…
Нет. К родителям Любаша уйдёт, – это ясно. Но сначала Крапивин узнает, как вместо счастья появляется горечь. Он ребёнка хотел?.. А ребёнок есть. И появился он в их с Андреем самый счастливый день: год назад была их свадьба… Вот только Крапивин никогда не узнает об этом, таком счастливом, совпадении.
… Перед дежурством Крапивину надо было забежать к Илюхину, инженеру по технике безопасности. Через неделю у горноспасателей начинаются плановые учения – по отработке действий в случае подтопления на участке. Из шахтоуправления вышли вместе с Илюхиным. Татьяну Андрей не увидел. Илюхин не умолкал, рассказывал про то, какие щуки и окуни шли на Донце в прошлый выходной. Таня шагнула к ним от последних тополей. Илюхин склонился над зажигалкой, прикурил:
- К тебе, что ли, Крапивин?
- Давай, Петро Иванович. Мне тут… надо.
- Ну, ну… – неожиданно грустно усмехнулся Илюхин. – В общем, как решили: спускаемся в первую смену, там, на месте, в третьей лаве, смотрим расстановку…
Илюхин уехал. Андрей застегнул до конца Танюшкину куртку. Улыбнулся:
- Демидов разрешает тебе так поздно ходить одной? Стемнеет скоро.
Танин голос задрожал:
- Пьяный он.
Андрей нахмурился: на днях от Сани самогонкой разило, – за версту. Он негромко спросил командира отделения:
- Демидов! А если сейчас – вызов?.. Тревога?
Саня вскинул абсолютно трезвые глаза:
- И – что?.. Хочешь сказать, что я хуже тебя на ногах стою?
- Хочу сказать… и говорю: чтоб на смене я тебя пьяным не видел.
Саня упорно смотрел Крапивину в переносицу:
- Кто пьяный-то, командир… Я вчера пил. У кума… в общем, это не твоё дело.
- Про кума – не моё, – согласился Крапивин. – А в отделении тебя заменить некем, если что.
Значит, и сегодня тоже… Хорошо, хоть смена не его. А Таня расстегнула «молнию» на куртке, шевельнула плечиком:
- Вот.
На плече и дальше, на руке, – синие пятна. Андрей смахнул с Таниного плеча снежинки, быстро застегнул «молнию».
Татьяна уткнулась лицом в его грудь:
- После Катиной свадьбы каждый день пьёт. А сегодня… вот.
- Его ж не было на свадьбе. Что говорит-то?
- А ничего не говорит… Борщ несолёный. – Таня подняла глаза: – Да и не было ж ничего на свадьбе. И ты… Пил с мужиками, – что могло быть…
- Голову ему оторвать, Демидову твоему?
Сквозь не пролившиеся слёзы Татьяна усмехнулась:
- Я к родителям хотела уйти.
Андрей закурил.
- А потом… Беременная я, Андрюш. Куда ж теперь.
- И Демидов знает?
Таня покачала головой:
- Нет. Если бы знал, не ударил бы.
Крапивин открыл дверцу машины:
- Садись. Поздно уже. К родителям – это ты сама решай. А если Демидов ещё раз посмеет, так и скажи ему: голову оторву.
-Угу. Так и скажу, – что ты оторвёшь. Он обрадуется, что именно ты.
Андрей легонько встряхнул её за плечи:
- Ну, вот зачем замуж за него пошла? Не пошла, – побежала…
- А ты не знаешь!
- Тебе ещё расти надо было.
- Выросла вот. А ты женился. И чего мне ждать?
- Дождалась бы. Не только света… что Санька Демидов.
- А он любит меня.
- Это вот – любовь? – Андрей кивнул на Танино плечо. – Классика: бьёт, – значит, любит…
- Любит. Он перед свадьбой сказал мне… Что даже если и было у меня, – всё равно любит. А когда понял, что впервые у меня…
Таня спохватилась: про такое ж не рассказывают. Коснулась пальцами ресниц:
- Кто-то сказал ему… про нас с тобой.
… А на свадьбе Настёне Дороховой понадобилось причёску поправить. И отправилась она в дом, к зеркалу, – заодно всё остальное поправить. А на крыльце услышала:
- Да не бойся ты, Танюха! Санька твой на смене… Тань! Танюшка, соскучился… сил нет.
Настёна застыла: Крапивин!.. С Танькой. А бабы, дуры, Любаше завидуют!
***
- Я ж не люблю тебя, Сань, – не прятала глаз перед свадьбой Татьяна.
А Демидов сдержанно улыбался, обнимал Танюшу:
- Потом полюбишь.
Таня с надеждой всматривалась в чуть хмурые Санькины глаза:
- А бывает так, Сань?
- Бывает. И будет.
- Глаза у тебя красивые… Как небо перед дождём, Сань. Смотрела бы и смотрела. И сильный ты какой,– гладила Танюша Санькины плечи. Вздыхала: – А не люблю.
Демидов молчал, только крепче прижимал к себе Татьяну.
- Сань!..
- Ты мне… про него не рассказывай, – негромко и хмуро просил Демидов. – Всё, что было… в общем, прошло. Жена у него, Любаша. А я люблю тебя. И ты меня полюбишь.
Ночью, после свадьбы, Саня осторожно ласкал Танюшу, а у самого сердце замирало от какой-то горькой жалости к ней: она пугливо сжималась под его ласками, умоляюще останавливала его руки… Саня тянулся за сигаретой, глухо успокаивал Танюшу:
- Я ж сказал… Всё прошло, – что было. Не вспомню никогда. И ты не вспоминай. Не бойся.
А она и не думала про Андрея. Ей просто было страшно, – по-девчоночьи, когда – впервые… и прямо сейчас. Потому что он муж.
Прикусывала губы, не сдержалась, заплакала:
- Ой, как больно, Сань…
А он, ошеломлённый её вскриком, задыхался от нежности, бережно целовал её всю, – тонул лицом в её волосах, что в эту зимнюю ночь грустно и ласково пахли горьковатой душицей с берега Донца, губами находил соски, медленно ласкал животик, а она испуганно прикрывала ладошками в самом низу – от его губ… Целовал и ласкал её колени, маленькие ступни, и у самого влажнели ресницы… Шептал:
- Тань… Танюша! Значит, только моя. На руках буду носить… Всю жизнь. Ты полюбишь меня, я всё сделаю. – В отчаянной надежде касался её прикрытых вздрагивающих век: – Раз ты только моя!
После их с Танюшей свадебной ночи Демидов вызывающе, с ещё большей, одному ему понятной враждой смотрел на командира взвода. В серых Санькиных глазах сгущалась темнота: только попробуй, – хоть взглянуть на неё!
Саня очень хотел ребёночка. Маленькую, совсем крошечную девочку. Чтобы волосы, – светленькие, ласковые, чуть приметные кудряшки, – как у Танюшки. И голосочек – как у неё. Но берёг Танюшу: успеется. Рассказывали мужики, что трудно это: когда беременная, и роды потом, и грудью кормить, и бессонные ночи… Счастливо хмелел от Танюшиной смелости, – как-то незаметно она стала бесстрашно и нежно отзываться на его ласки. И в своём тайном ожидании почти не дышал, чтобы не пропустить, расслышать одно-единственное её слово: люблю…
О том, что любит, Таня не говорила. Но тем желаннее было это счастье, – что не всё сразу легло в руки, а оставалось ожидание, надежда оставалась… Что в своей бесстрашной нежности Танюша всё равно скажет: люблю. А пока Саня знал, что он сильный и уверенный, и хорошо служит в горноспасательном взводе, и за это лето сам – немного помог крёстный – перекрыл крышу в их с Танюшей доме, ещё и веранду пристроил, и умел догадаться, какой шкафчик нужен Танюше на кухню. И радовался Таниной радости, когда она перед зеркалом примеряла новые серёжки, точно такие, что просто необходимы были к светло-бирюзовому платью и вообще, к её глазам, – ну вот как ты, Сань, догадался!..
И по ночам догадывался Саня, – по одному её дыханию, по чуть слышному полустону, – угадывал то мгновение, когда надо было тронуть губами, положить ладонь… чуть приподнять ножки.
И Саня знал, что обязательно дождётся тихого и счастливого Танюшкиного – люблю… А ждать – это тоже было счастьем.
Платье и серёжки Таня надела на День Шахтёра. И была самой красивой, – у Сани дух захватывало, и чувствовал он себя коршуном с распластанными крыльями. Танюша держала его под руку, и от своей уверенной силы он успокоился, даже разрешил Казарину, заместителю директора по производству, пригласить Танюшу на танец. Гордясь этой своей спокойной силой, оглянулся вокруг, – праздновали на Дубовой поляне, у криницы, – вызывающе встретился взглядом с Крапивиным, и, пока Таня танцевала с Казариным, вдруг подошёл к Любаше, жене Андрея, и пригласил её на танец. Андрей кивнул, а в глазах его было беззлобное удивление и чуть насмешливый интерес. Демидов разозлился: командир словно не верил в Санькину спокойную силу…
А потом, в конце осени, Демидов вышел от начальника техотдела и в приоткрытую дверь бухгалтерии услышал, как Настёна Дорохова, хоть и приглушенным голосом, но всё равно взахлёб, рассказывает женщинам:
- Сама слышала! На свадьбе у Мельниковых. Целовались они, прямо в коридоре, Танька Демидова… и Крапивин. Я ж сама слышала, как он целовал её. Мельников застал их, увёл Андрея домой – он в стельку пьяный был. А Танька летала от счастья. И Любани, жены Крапивина, не стеснялась.
Вечером Демидов вдрызг напился. Даже не помнил, с кем пил. Дома, как был в запылённой угольной пылью форме, упал на диван. Танюша выглянула из кухни. Удивлённо- весело, чуть укоризненно протянула:
- Ого, муж!.. Это где ж ты так? В честь чего?
А руки Танюшкины оказались сильными и ловкими: она стащила с Сани грязные берцы, брюки… И отшатнулась от его угрюмого и совсем трезвого взгляда.
… Крапивин отвёз Таню домой. Посмотрел ей вслед, вздохнул: зря он пообещал ей, что Санька не узнает об их сегодняшнем разговоре. Непреодолимо хотелось врезать Демидову, хоть бы встряхнуть его как следует. И вдруг Андрея бросило в жар: как-то очень ясно вспомнился тёмный коридор Мельниковых… Они же… целовались тогда с Татьяной! Целовались в тёмном коридоре. Ну, как целовались… Он силой стал целовать Танюшку, помнится, в брючки ей лез… Значит, перед Саней он всё-таки виноват? И перед женой, Любашей, виноват, значит…
Крапивин уронил голову на руль. И тут же горестно зазвучал Танюшин голосок:
- Да и не было ж ничего на свадьбе. И ты… Пил с мужиками, – что могло быть…
Таня работала в поселковом детском саду. Андрей знал, что на работу Танюша бежит рано, ещё затемно. И утром, после своего дежурства, дождался её у садика. Шагнул навстречу, хрипловато спросил:
- Тань! А тогда, на Катиной свадьбе, мы с тобой… Ничего не было?
Танюша вздохнула:
- Было… Увидела тебя, наши встречи вспомнила… А Любаша твоя – счастливая такая… Не сдержалась я. Сказала тебе, что до сих пор люблю, – Татьяна улыбнулась, слёзы смахнула.
- И всё? А потом, в коридоре…
- В каком коридоре, Крапивин! Я между столами с тарелками бегала, ты же видел. У Катьки свадьба, а я так и не успела переодеться, так и была в затрапезном домашнем платье… Андрюш, мне идти надо, – уже детей приводят.
Крапивин хлопал глазами: в платье?.. А кому ж он в брючки лез… И с кем целовался в тёмном коридоре?
И не видел, как от крыльца шахтёрской столовой на них с Татьяной оглянулась Любаша…
Вечером, дома, немного полегчало: Любаня повеселела, даже насмешка какая-то в глазах притаилась. А когда Андрей отвёл её густые волосы, поцеловал в шею, она освободилась от его рук:
- Я устала. Спать хочу.
Утром как-то равнодушно предупредила:
- Вернусь поздно.
Недавние тревоги – что я делаю… смогу-не смогу… – теперь казались Любе смешными и ненужными. Конечно, смогу, – он же может! И про ребёнка… Он никогда не узнает.
Димка Дорохов зашёл в обед. Купил пачку сигарет, оглянулся. А Люба улыбнулась, незаметно показала глазами на свой кабинет.
- Завтра Крапивин на сутки заступает. Придёшь?
Дорохов сдержался, чтобы не присвистнуть: да, Крапивин!.. Правильно говорят: вечного ничего не бывает. Так и с твоей удачей, что такой неизменной казалась, – ещё со школы… А теперь вот жена твоя приглашает меня к вам домой, – когда ты дежурить будешь. Делаа!
Усмехнулся:
- А чего ж. Если ждать будешь, зайду.
Димка ушёл. А мимо окон пролетели горноспасательные машины. У Любы потемнело в глазах. Она вышла на крыльцо. Мимо торопливо прошли инженер Задорожный и главный энергетик Рябинин. Расслышала обрывок разговора:
- На «Савельевской». Снова – в первой лаве. Кровля обрушилась.
***
Демидов с мужиками своего отделения успели вывести к вспомогательному стволу почти всю первую смену. (Шахтный ствол – вертикальная или наклонная горная выработка, имеющая непосредственный выход на земную поверхность. Через шахтные стволы осуществляется подъём угля, породы, а также спуск и подъём шахтёров, различных грузов и механизмов, – примечание автора). Крепь дала сильную трещину, но значительного обрушения не произошло: до приезда горноспасателей проходчики сумели укрепить кровлю. Выяснилось, что под завалом остались двое проходчиков, Славка Елисеев и Толик Богучаров. Отделение Демидова быстро определило, где находятся Славка и Толик (хорошо помог в этом Славкин трёхэтажный…) Богучаров от сильного сдавления грудной клетки был без сознания, потому Славка так отчаянно и свирепо матерился, – не заметил даже, что у самого сломано плечо, удерживал над Толиком нависшую глыбу породы…
-Сань, спасибо. Молодчина. Давайте в конец штрека, там тоже кровлю посмотрите. А мы насосы проверим, – уровень воды понимается, – командир взвода Крапивин говорил хрипловато и устало. (Штрек – горизонтальная выработка внутри шахты без выхода на поверхность. Служит для перемещения и транспортировки угля и техники, – примечание автора). – И в диспетчерскую передай…
Крапивин не договорил. Его голова от сильного удара Демидова метнулась в сторону. Почти в полной темноте перед глазами что-то вспыхнуло. Он успел перехватить Санькину руку:
- Ты… Сань, ты чего? Прямо здесь и сейчас надо?..
Демидов подался вперёд:
- А ты когда хотел, командир?.. Подождать, чтоб рвануло здесь, а потом морду тебе бить? Дорохову, другу своему, давно напоминал, что он горный мастер участка вентиляции и техники безопасности? Он, дружбан твой, давно проверял аппаратуру контроля содержания метана? А состояние крепи его интересует? Или ему по х… что здесь происходит?
Крапивин сплюнул кровь из разбитой губы, тоже выматерился:
- Сань! Демидов! Ты ох… офигел?.. У Дорохова своего начальства хватает! Наша с тобой задача – спасать!
- Сегодня спасли!.. А завтра рванёт!.. Что от этой крепи останется!
-Ну… Ты вот что, Демидов. Действуй со своим отделением, как я сказал.
В висках стучало, – не так от Санькиного удара, как от сознания того, что Демидов прав. Андрей тоже не раз думал, что всегдашняя Димкина исполнительность устойчиво ограничивается какими-то равнодушными рамками: от сих до сих. А горному мастеру надо бы подробнее интересоваться горной выработкой. Одной исполнительностью горному мастеру не обойтись, – надо уметь видеть даже непредвиденное…
Понимал и то, что Санькина ярость по поводу состояния крепи совпала с его безысходным отчаянием: что-то у них с Татьяной происходит, – посерьёзнее, чем недосоленный борщ…
Домой, в Суходол, возвращались молча. Демидов сидел с прикрытыми глазами. Андрей решился: приедем, – поговорю с Саней… А о чём говорить – не знал. Что, – вот так взять и сказать: так мол и так, Демидов: целовался я у Мельниковых – по пьянке – не с твоей Танюхой… С кем – так и не знаю, но не с Татьяной, – точно. А если у Сани с Танюхой своё что-то?.. Чего ж лезть с дурацкой исповедью про поцелуи в тёмном коридоре…
А вышли из машины, Танюшка обвилась вокруг Саньки, при всех целовала его, гладила ладошками лицо, плечи, всхлипывала и что-то говорила, – такое жалкое, обиженное, совсем девчоночье, и одновременно – по-женски горькое…
Люба тоже подошла к мужу. Крапивин, конечно, не ждал, что она, как Танюха Демидова, обовьётся вокруг него хмелинкой, но такой холодной Любаниной сдержанности устало удивился. А когда обнял Любашу, она вдруг прижалась к нему, словно защиту искала, – от чего-то непонятного… Андрей взял в ладони её побледневшее личико, поцеловал прикрытые глаза:
- Всё хорошо, Любань. Я на дежурство.
Чуть слышно, как-то обречённо, Люба прошептала:
- А ты не можешь… не идти сегодня…
Андрей с тревогой всматривался в её лицо:
- Любань!..
- Мне бы сказать надо, Андрюша…
- И мне, Любонька… Я тоже хотел сказать тебе. Утром поговорим.
А когда поздним вечером Дорохов постучал в окно, Люба открыла ему дверь. Потому что там, у горноспасательных машин, ей показалось, что Татьяна была первой, кого увидел её командир, когда они вернулись с «Савельевской», первой, кого ему хотелось увидеть… Если бы Андрей был сейчас дома! Она бы уже не сдержалась, – потому что завтра на «Дубравной» или на «Перевальной» что-нибудь случится, какой-нибудь взрыв или обвал, и пока дождёшься его… – трясла бы его за плечи, на весь свет бы кричала:
- Почему – Таня? Почему – Танюша, почему – соскучился! Если я – твоя жена!.. И маленький у нас… С Покрова!
А он последним вышел из горноспасательной машины, закурил, проводил взглядом Татьяну, посмотрел, как она обнимает своего Демидова…
- Проходи, – улыбнулась Любаша Димке.
А у самой колени подкашивались. Димка снял куртку, поставил на стол бутылку домашнего вина:
- По «сухарику», Любань?.. Доставай стаканы. Для смелости.
Чуть дрожащей рукой Люба поправила волосы:
- А ты кого-то боишься?
- Ну… Андрюха твой безбашенный. И кулачищи у него!..
- На дежурстве он. До утра. Дим, ты садись. – Стакан достала, порезала хлеб, колечко домашней колбасы, сало. – Ты выпей. А мне не хочется.
Дорохов прищурился:
- До чего ж ты капризная, Любань. А мне так даже нравится: Настюха моя – как солдат, команды выполняет. Надоело. – Нагловато усмехнулся, окинул Любашу медленным взглядом: – А ты, догадываюсь… даёшь жару своему Крапивину!
Димка налил полный стакан, одним махом выпил вино:
-А я, Любань, все эти ночи… и дни – о тебе думаю.
От Димкиного взгляда хотелось прикрыться, вообще, – убежать. А Дорохов выпил ещё, обнял Любашу, стал целовать её шею, сжал грудь:
- Как там у нас? Всё в порядке, три дня прошли? – Полез рукой под лифчик, мял соски: – Ох, Любка! Какая же ты!..
Люба еле сдержалась, чтоб не заплакать от острой боли: грудь наливалась, соски болели, и только когда Андрей трогал их пальцами, губами ласкал, боль проходила, и становилось так хорошо-хорошо…
Димкина ладонь скользнула ниже. Любаша отвела его руки, поднялась. Усмехнулась:
- Тебе прямо – всё и сразу. Сам же говоришь: я капризная.
- Так я ж – любой каприз, Любаня!
-Дим, не сегодня. Тут ко мне, уже вечером, Лена Маркова забегала. Говорила, сменами пришлось поменяться, и ей на подъём в третью идти. Малого, сказала, приведёт, – Игорь её тоже в четвёртую, а Даньку не с кем оставить.
Димка озадаченно присвистнул: у Ленки Марковой язык – как у собаки хвост. Настёне завтра же станет известно, что горного мастера Дорохова ни на какой участок никто не вызывал…
- Ну, ты даёшь, Любань!.. Ленку не знаешь? Утром же всему посёлку известно станет, что я у тебя был.
Люба перевела дыхание, плечиками пожала:
- Вот и говорю: пора тебе, Дим. – Обеспокоенно выглянула в окно:– Ты давай, чтобы не столкнулся с Леной.
Дорохов сунул в карман недопитую бутылку:
- Увидимся когда, Люб?
- Дим, увидимся. Ты иди.
Дорохов вышел.
Люба опустилась на диван, прижала ладони к пылающим щекам. Тут же сорвалась, побежала в ванную. Долго стояла под тёплым душем, а оно не смывалось, – это чувство, что теперь навсегда потеряна её чистота перед Андреем. Не смывались Димкины прикосновения, и Любаша была уверена, что Андрей сразу всё поймёт и увидит…
Слёзы глотала, бесстыдные Андрюшкины поцелуи вспоминала, – целовал её, а думал, что Татьяну целует. Вот и пусть… видит!
Димкин стакан из-под вина оставила невымытым. И пепел не стряхнула со скатерти. И заколку для волос специально уронила около постели. Вот и пусть видит!
Утром, как всегда и бывало, Крапивин задержался на дежурстве. Люба поспешно собралась и убежала в столовую, – помочь Катюшке с завтраком.
К обеду Любаша вспомнила, что Тамара Евгеньевна, поселковая акушерка, уже не раз строго-настрого приказывала прийти на консультацию. В медпункте – прямо с порога – встретилась с внимательным и любопытным Татьяниным взглядом. Вспыхнула: выходит, Таня тоже беременна…
В кабинете рассеянно кивала Тамаре Евгеньевне, невпопад отвечала на её вопросы. А сама силилась прочитать неразборчивый почерк – акушерка торопливо заполняла Татьянину карту. Всё же глаза успели выхватить нужную запись: получается, срок у них с Татьяной одинаковый… Понятно, почему на Катиной свадьбе Андрей так скучал по Тане…
Продолжение далее...
Автор
Канал Полевые цветы. Дзен
#ЖизненныеИстории
https://ok.ru/group/51919180005515/topic/157104245558155